– Да, Цирюльник, – ответил Роб чуть слышно.
Цирюльник долго возился с завтраком, а когда тот наконец поспел, он щедро выложил овсяную кашу, поджаренные лепешки с сыром, яйца и ветчину.
– Ешь, ешь, – угрюмо приговаривал он.
Сидел и смотрел, как Роб заталкивает в себя еду.
– Мне очень жаль, – сказал Цирюльник. – Я и сам ведь в детстве много бродяжничал, знаю, как жестока бывает жизнь.
После этого за все утро он сказал Робу лишь одну фразу:
– Можешь оставить себе одежду.
Разноцветные шарики были убраны, и Роб больше не упражнялся. Но до Страстного Четверга оставалось еще чуть ли не две недели, и Цирюльник заставлял его все так же много работать, велев выскоблить дощатые полы в обеих комнатах. Дома мама каждую весну мыла стены сверху донизу, а теперь Роб делал это здесь. В этом доме было не так дымно, как в родительском, но стены здесь, казалось, никто никогда не мыл, и когда Роб закончил, разница стала хорошо видна.
Вскоре после полудня, как по волшебству, выглянуло солнце, море посинело, засверкало, и воздух стал уже не таким соленым. Впервые Роб понял, почему кому-то может нравиться жить в Эксмуте. В лесу, начинавшемся за их домом, стали проклевываться сквозь мокрую палую листву первые зеленые ростки. Роб насобирал целый горшочек побегов папоротника, и они сварили ветчину с первой в этом году зеленью. В успокоившееся море отважились выйти рыбаки, Цирюльник встретил одну из возвращающихся лодок и купил устрашающих размеров треску и полдюжины рыбьих голов. Роба он засадил за нарезку свинины кубиками, а затем медленно зажарил жирное мясо на сковороде, пока оно не покрылось хрустящей корочкой. Потом сварил густую похлебку, положив туда мясо, рыбу, нарезанную дольками репу, топленый жир, цельное молоко и щепотку тимьяна. Они в молчании смаковали похлебку, заедая теплыми хрустящими лепешками, и оба думали о том, что совсем скоро Робу уже не придется так пировать.
Некоторая часть подвешенной к стропилам баранины уже позеленела. Цирюльник отрезал гнилье и унес в лес. Из бочки с яблоками, где уже мало что осталось, шла страшная вонь. Роб перевернул бочку, вытряхнул из нее все, проверил каждое яблочко, откладывая в сторону те, которые не испортились.
Такие плотные, кругленькие…
Вспомнив, как Цирюльник помог ему жонглировать яблоками и научиться ловить их не поранившись, Роб подбросил три яблочка – хоп-хоп-хоп.
Поймал. Снова подбросил, на этот раз повыше, и успел хлопнуть в ладоши, прежде чем поймать их.
Взял еще два яблока, подбросил в воздух все пять, но они – право, удивительно! – столкнулись и попадали на пол, немного забрызгав его соком. Роб застыл на месте, не зная точно, где сейчас Цирюльник. Он не сомневался, что снова отведает кнута, если хозяин увидит, как он портит продукты.
Но окрика из соседней комнаты не последовало.
Роб стал складывать крепкие яблоки обратно в бочку. Попытка удалась неплохо, сказал он себе. И время он, кажется, рассчитал лучше.
Он выбрал еще пять яблок подходящего размера и подбросил их вверх. На этот раз почти получилось, только он слишком сильно волновался, и яблоки полетели вниз, словно их сдуло с дерева порывом осеннего ветра.
Он поднял яблоки и снова подбросил. Роб метался по всему помещению, дергался, никакой приятной глазу плавности в движениях, но теперь все пять яблок взлетели и попали в его руки, и снова взлетели, будто их было всего три.
Вверх-вниз и снова вверх-вниз. И снова, и снова.
– Ах, мама! – воскликнул он с дрожью в голосе, хотя много лет спустя мог и усомниться в том, что она имела к этому отношение.