Но он промолчал.
Цирюльник взял горлышко в рот.
«Глотай!» – мстительно подумал Роб.
Жирная шея задергалась – Цирюльник пил. Потом отшвырнул в сторону пустой пузырек, упал на спину и захрапел.
Отчего же Роб не испытывал никакой радости от своей проделки? Всю долгую ночь он лежал без сна и размышлял об этом.
В трезвом Цирюльнике уживались два человека: один – веселый, с добрым сердцем, другой – довольно гнусный тип, не гнушавшийся поить кое-кого Снадобьем из «особого запаса». В пьяном Цирюльнике этот второй тип, несомненно, брал верх.
И с внезапной ясностью, будто в прорезавшем тьму ночи ярком луче света, Роб увидел, что сам превращается в мерзкую ипостась Цирюльника. Мороз продрал его по коже, он ощутил какую-то безысходность и придвинулся ближе к огню.
Наутро встал с первым проблеском рассвета, отыскал выброшенный пузырек с отметиной и зашвырнул его подальше в лес. Потом подбросил в костер хворосту. Когда Цирюльник проснулся, его уже ожидал роскошный завтрак.
– Я вел себя недостойно, – обратился Роб к Цирюльнику, когда тот наелся. Поколебался, но заставил себя продолжить. – Я прошу у вас прощения и отпущения грехов.
Цирюльник только кивнул, от удивления потеряв дар речи.
Они запрягли Лошадь и добрую половину утра катили молча, только время от времени Роб чувствовал на себе задумчивый взгляд Цирюльника.
– Я долго размышлял, – заговорил наконец тот. – В следующем сезоне тебе надо ехать без меня, становиться самостоятельным цирюльником-хирургом.
Роб стал возражать, чувствуя себя виноватым – ведь только вчера он и сам пришел к тому же заключению.
– Это все выпивка проклятая виновата. Хмель делает нас обоих злыми. Нужно бросить пить, и у нас все пойдет хорошо, как раньше.
Эти слова, казалось, растрогали Цирюльника, но он лишь покачал головой.
– Отчасти дело в выпивке, отчасти же в том, что ты – выросший олененок, которому необходимо испытать в деле свои рога, а я – старый бык. Для оленя я стал слишком толстым и выдыхаюсь быстро, – сухо отметил он. – Я теперь с трудом и на помост взбираюсь, а довести представление до конца с каждым днем все тяжелее. Я бы с радостью остался в Эксмуте, грелся бы летом на солнышке, выращивал бы салат на грядках, уж не говоря о том удовольствии, которое я получаю от своей кухни. А пока ты в отъезде, я мог бы заготовить целое море Снадобья. Кроме того, я стану, как и прежде, оплачивать содержание повозки и Лошади. Ты же будешь оставлять себе весь доход от лечения своих пациентов, а также от каждого пятого пузырька Снадобья, проданного в первый год, в последующие же – от каждого четвертого.
– Каждого третьего в первый год, – привычно поправил его Роб, – и каждого второго в последующем.
– Для юноши девятнадцати лет это чрезмерно, – строго сказал Цирюльник. В его глазах вспыхнули искорки. – Давай вдвоем над этим подумаем, – предложил он. – Мы же люди разумные.
В конце концов они порешили: Роб будет получать доход от продажи каждого четвертого пузырька в первый год, а в последующие – каждого третьего. Этот договор остается в силе на протяжении пяти лет, после чего подлежит совместному пересмотру.
Цирюльник просто ликовал, а Роб все никак не мог поверить своему счастью: для юноши его лет он станет получать очень даже неплохой доход. Так, в приподнятом настроении, они катили по Нортумбрии, снова чувствуя себя друзьями. В Лидсе после трудов пошли на рынок и провели там несколько часов. Цирюльник закупил уйму всякой всячины и объявил, что должен приготовить обед, которым не стыдно отметить заключенный ими новый договор.