Кристина откинула голову и закрыла глаза. Спокойно, сказала себе. Эта ночь когда-нибудь закончится, и она выберется отсюда. Любой ценой. Кстати, о цене. Интересно, сколько заплатили гаденышу Фраерману, чтобы он привез ее в эту дыру? А может, это его собственная затея? Слетел с катушек на почве спермотоксикоза? Нет, вряд ли. Был робок до самого конца. И, кажется, испуган. Тогда кто заплатил? Впрочем, неважно. В том, что желающих потрогать ее руками (и не только) достаточно, она не сомневалась. Последняя озвученная сумма составляла две тысячи долларов. Она обещала подумать. Хорошо, что ее верные мальчики были рядом…
– Молодая и красивая, подвезешь бабушку?
Чертова старуха. Чуть не обделалась из-за нее. Появилась словно из-под земли. Еще и в черных очках. Слепая, что ли? Нет, не похоже. Ощущение, что ее разглядывают, Кристине знакомо. Еще как знакомо. Правда, обычно это были мужские взгляды…
– Ну так что, подвезешь?
– Не получится. Машина сломалась.
– Ай-ай-ай. Но посидеть-то с тобой можно? В ногах правды нету.
– А в чем она есть? Ладно, садитесь.
Старуха ухмыльнулась, обошла «лексус», с пониманием дела поцокала языком и покачала головой при виде разбитого передка, затем взобралась на переднее сиденье. Ну и запашок. Болезненный, прелый, гнилостный. Несет, как из дыры в зубе. А еще в букете то ли лекарства, то ли… Кристина отвернулась.
Некоторое время они сидели молча.
– Это что, телевизор? – заговорила старуха, наклонившись и приблизив нос к навигатору.
– Это дерьмо, – ответила Кристина, уже жалея, что нарушила собственное правило – пассажиров не брать.
– А это? – Корявый от артрита палец подобрался к панели CD-проигрывателя.
«Бабушка» начинала не на шутку раздражать.
– Это музыка, – процедила Кристина.
– Можно?
Не дожидаясь разрешения, старуха ткнула в клавишу «Play».
Вместо музыки послышался мужской голос, который медленно и до слащавости игриво начал произносить детскую считалочку:
– Раз, два, три, четыре, пять… Вышел зайчик погулять…
Кристина смертельно побледнела и на некоторое время утратила способность двигаться. Заморозило не только руки-ноги, но и челюсти, язык, мысли. Леденящее оцепенение казалось вечным. Старый, глубоко спрятанный страх не умер, выполз из своей норы и овладел ею. Но по мере того как голос приближался к ней из прошлого, преодолевая годы ложного забытья, и начинал звенеть в неестественной, лишенной всяких помех, тишине эфира («Пиф-паф, ой-ой-ой… Умирает зайчик мой»), в ней нарастала отчаянная, стирающая рассудок потребность бежать и прятаться. Бежать и прятаться. Лишь бы снова не ощутить на себе папашиных рук. И его жадного дыхания…
Голос преследовал ее, пока она не исчезла в темноте.