Лишь ведьма слышит, что он говорит ей. Но с каждым словом в доме становится холоднее. На поверхности воды в тазу плавают серые льдинки.
Наконец Ивена разражается хохотом.
Геллена ахает и всхлипывает во сне, покачивается на стуле, и тетушка придерживает ее за шею узловатыми пальцами. Ногти ведьмы почернели, отвердели и выгибаются, как когти.
– Лореаса! – восклицает она. – Лореаса, как же это я забыла. Ты хотел бы уморить родную дочь некромантиссы, но не можешь, и, значит, умрет ее любимая падчерица. Лореаса! Я вижу, даже ее имя причиняет тебе боль. Я запомню это и использую, не сомневайся. Но я, пожалуй, согласна на сделку. Ты, конечно, понимаешь, что это будет очень дорого тебе стоить? О да. Возможно, в качестве подарка, я изгоню ее обратно из города в лес. Тогда ты сможешь пожрать город. Но я потребую многого в уплату!
Черные глаза ее блестят, а губы приоткрывают в улыбке пеньки разрушенных, гнилых зубов. Она выслушивает ответ.
– Что же! – говорит она. – Ее сердце открыто и свободно, а душа чиста. Показывай ей свои любимые видения, она поверит. Волшебный бал, о! мой прекрасный принц. Не забудь, она не должна уйти из дворца до полуночи!
И Ивена снова смеется.
Напоследок она еще раз произносит, вытянув в его сторону когтистую лапу: «Лореаса!» Имя вылетает из ее уст, как ядро из пушечного жерла и, судя по довольному виду ведьмы, производит похожие разрушения.
В их дом пришла беда.
Тихо-тихо ходят некромантиссы по молчаливым живым половицам, чтобы не потревожить беду – пылающую в жару, с обметанным ртом, всю покрытую мелкой розовой сыпью. Дважды в день приходится менять простыни, пропитанные зловонным потом. Воспалились суставы, и любое неосторожное движение заставляет ее плакать от боли. Она просит пить, но каждый глоток для нее – пытка: горло раздирает ангина. Из-за этого она почти не ест и с каждым днем слабеет. Прекратилась хотя бы рвота, приступы которой каждый раз заканчивались обмороками, но облегчение было недолгим. Если и была надежда на скорое выздоровление, то угасла.
Геллена больна.
Сейчас она спит – бледная, изможденная, похожая на маленькую старушку. Очередь Лореаны петь над ней. Сутки в этом доме больше не делятся на день и ночь, утро и вечер, они строго поделены на три равные части – три колдуньи подхватывают друг за другом Сон Крови, делая все, что в их силах.
В их силах немногое.
Приглашенный городской доктор не смог сказать, что это – корь, скарлатина, иная, редкая лихорадка? Осматривая больную, с каждой минутой он становился все печальней и строже. Вероятно, иным родителям он честно сказал бы: «Готовьтесь к худшему», – но перед ним стояли некромантиссы, и он счел за лучшее промолчать.
Лореаса прочла эту мысль в его глазах. «Мы одинаково верим друг в друга, – подумалось ей тогда, – и одинаково беспомощны». Однако доктор сделал все, что мог. Он установил распорядок дня, прописал лекарства и предупредил, что больной придется нелегко. Возможны осложнения.
Кодор, не теряя ни минуты, отправился в аптеку. Лореаса провожала доктора. Уже стоя в дверях, он вдруг открыто встретил ее взгляд, темный и хмурый – и покачал головой.
– По крайней мере, – вслух ответила Лореаса, – это честно.
Потом она поднялась в спальню дочери, села на край кровати и запела Сон Крови.
…Замирает дом, настороженный и испуганный, но все еще хранящий надежду. Кодора нет, он ушел на заседание городского совета, в ратушу. Ада спит, но скоро проснется. Анна наверху тихо поет для сестры дивный, страшный, огненный Сон Крови, утоляя ее боль, делясь с ней силой, и дом отзывается ее песне. С каждым днем могущественнее песня Анны, само сердце мира бьется в ней; кажется, еще немного, и песня ее достигнет слуха Величайшей Любви, а Лореана, первая из многих, поравняется с Девами Сновидений.
Но не излечить Геллену этой песней. Перед ее болезнью Сон Крови бессилен.