«Лето красное» и в самом деле не лучшая пора года. Везде и всюду проникающая пыль, жара, духота. «Летний день зиму кормит», но оттого и тяжел: от света и до света. Столько забот, что некогда и посмотреть вокруг. Суматошно, суетно лето, но как ни наговаривай на него — сколько вмещается в эти три месяца и хорошего.
Тихий вечер после истомляюще жаркого дня, свежесть политых нагретой на солнцепеке водой грядок. Покойная благодарность напоенной земли. И ночи. До чего живительным теплом наполнены ночи!
И навсегда связанные с воспоминаниями о лете земляника, малина, грибы. Черника с парным молоком. Первые, еще молочные орехи. Косьба.
Косят гэдээровскими косилками на окультуренных лугах травы с подсеянной тимофеевкой, люцерной. А если вручную, бригадой, в кирзовых сапогах по мокрым местам, от одной нормы — 40 соток на человека — невесело.
Но косят еще и по-старому, когда «раззудись, плечо, размахнись, рука». Косят для своих коров, в положенные сроки. Коса по-прежнему, как и всякий много значащий в ручной работе инструмент, в большом внимании у сельского хозяина. У плотника, у косца почитание инструмента в крови. Диву даешься, откуда у иного забулдыги-плотника — ни одежонки у человека, ни семьи — такой досмотренный инструмент. Полупила — в магазине такой не увидишь, и рубанок, и топор — легонький, маленький, плотницкий топор старинных времен! Но коса в отличие от плотницкого инструмента есть у каждого, и каждый такой или сякой косец. Чтить косу доступно каждому. И каждый старается. Продавцы хозмага, как и все продавцы, не любят, когда роются в товаре, однако терпеливо разрешают перебрать все косы, что есть в магазине и даже на складе, перевешать по одной на весах, переслушать на звон.
С вечера слышно, как то в одном, то в другом конце отбивают, ходят неумелые к умелым, чтоб помогли правильно насадить, навести косу, готовят вилы, вставляют на место сломанного зубец в грабли, аккуратно выстрогав его из припрятанного на этот случай кусочка дуба.
Косьба. Хорошо покосить по утренней росе, помаяться на жаре целый денек, и под вечер, когда все скошено и от реки тянет сырым холодком, а у леса тепло — за него уже село солнце и тени длинные через весь луг, — хорошо посидеть с соседями по полоске, закусить припасенной для косцов ветчиной, перьями лука, поговорить. Допить стоявшее весь день в холодке молоко и идти домой, предчувствуя радость растянувшегося на постели тела, всеобъемлющего сна.
Прошла косьба с ее заботой, как без дождя высушить и убрать сено. Палит, печет лето. Кое-где работают плотники — сейчас их сезон. Только что-то не так и у плотников. Много станков, станочников, делают наспех, не на совесть. Да и не подступиться: ошелевать, обить готовой доской один квадратный метр — восемь рублей. Осадить окно — составить четыре готовые плашки — двадцать рублей. Строят бани, сарайчики, перекрывают крыши, а то и перетрясают хату — сами, после работы, позвав на помощь то соседа, то кого из родственников. Ставить новую — тут уж ничего не поделаешь, плати старинному умению новые деньги.
Везут из города в переполненных душных автобусах первые огурцы, первые помидоры. К августу наконец начнут появляться свои — не мятые, водянистые, замусоленные, а налитые, не расползающиеся, когда разрежешь, сладкие помидоры, тугие, свежей зелени, с пупырышками огурчики.
Уже давно идет уборка. Мой сосед почти не появляется дома — для комбайнера самая работа, самый заработок. Когда в полях все убрано, комбайны, едва не раздвигая улицу, медленно тащатся через всю деревню на Золотую Гору. Это небольшое поле на крутом косогоре, здесь всегда хороший урожай, но всегда поздний, и жнут в последнюю очередь. Когда смотришь снизу, от реки, то несколько огромных машин, медленно ползущих навстречу друг другу по маленькому пригорку, кажутся доисторическими динозаврами. Потом в правлении начинают выписывать солому для коров, и все стараются побыстрее навозить, сложить в стожки на усадьбах, прикрыть сверху целлофаном.
И в заботах, в суете не успеешь оглянуться — стоит наполовину пожелтевшая березка, роняет лист. Вода становится прозрачной, холодной на глубине. Старые люди не велят купаться — и правильно, потому что прошло лето. «На тонких нитях паутины приносят осень паучки», — начинай все сначала.
ВАНЯ
— Ты, Люба, почему это в школу не ходишь?
— Я хожу…
— Ну, пропускаешь много. Говорят, ты с Ваней живешь?
— Ваня меня любит…
— Но тебе еще нельзя, Люба, ты же еще десятый не окончила.
— А почему мне нельзя? Я уже все могу — и обстирать, и по хозяйству, и есть наварить — почему мне нельзя?
Учитель поразился простоте, наивной искренности и правоте: почему ей, Любе, нельзя иметь то, что любая деревенская баба имеет за то же самое? И он не нашелся, что сказать. Это был старый учитель. Большую часть своей жизни он проработал директором начальных школ в разных далеких деревеньках. Теперь вот дотягивал до пенсии в средней школе. И с Любой он говорил не по обязанности. Просто ему нравились деревенские дети, такие, которые в село, где есть средняя школа, базар и магазин с конфетами, едут по воскресеньям, как в столицу. Ему уже стал чем-то близок их мир — по-житейски немного пугливый, с неподдельной хитринкой и простотой желаний. Учитель сидел на лавочке в школьном сквере — причудливой смеси нескольких старых яблонь с молодыми, рядками посаженными клениками. Уроки кончились, нужно было пойти взять коня, распахать пару борозденок картошки. День был теплый, хороший осенний день конца сентября.
А Люба и в самом деле жила с Ваней. Началось это еще летом, а теперь, по осени, Люба совсем перешла в его хатку. Школу пропускала часто, потом и совсем перестала ходить. Ваня на работе с утра до вечера, а дома хозяйство — осень, копали картошку, убирались с огородом, все некогда и некогда.
ebooksa