– Я не давал тебе разрешения уходить.
– Но, Сафир, это та самая девушка! Та, которую я вижу во сне. Та, которую я нарисовал.
Глаза ментата вспыхнули гневом.
– Я не давал тебе разрешения уйти. Сиди на месте! – Он произнес эти слова решительно и зло, и Пол отреагировал почти так же, как в тех случаях, когда мать в разговоре с ним прибегала к Голосу. – Даже здесь
Пол провожал девушку тоскливым взглядом до тех пор, пока она не скрылась за углом. Это было страшное разочарование.
Сафир схватил его за руки и прижал к спинке стула.
– Я требую твоего внимания, полного внимания, мальчик!
Пол тяжело вздохнул и снова обратил взгляд на учителя.
Величественные статуи маяка, запечатлевшие отца и Виктора, напомнили Лето об ужасной испытанной им боли, но, с другой стороны, монументы успокаивали, внушали надежду на лучшее.
Один из берегов главной гавани представлял собой высокий каменный мол, сложенный из огромных глыб, и Лето свернул на усыпанную гравием дорожку, шедшую вдоль него. В этот солнечный день сотни людей пришли отдохнуть в обширный парк у подножия колоссальных статуй. На моле сидели терпеливые рыбаки с удочками, семьи устраивали пикники на лужайках, дети запускали разноцветных змеев.
Лето поднял голову и всмотрелся в каменное лицо Паулуса Атрейдеса, изображенного в наряде матадора. Да, старый герцог всегда был больше, чем жизнь, а эта грандиозная статуя делала память о нем еще более величественной. Огонь маяка, горевший в руке статуи, светил ярко, питаемый газом, подаваемым по трубам. Это был неугасимый, вечный огонь.
Лето еще в детстве понял, что его мать была суровой женщиной, лишенной всякого чувства юмора, как, наверное, и вообще любых живых чувств, и знал, что брак Паулуса и Елены был основан не на любви, а на политическом расчете. Но в какой момент он стал смертоносным? Как могла леди Елена убить своего мужа?
У Лето заболели глаза, когда на лицо статуи упал яркий отсвет зеркального воздушного змея, проплывшего мимо. Герцог вспомнил, как Виктор играл с отражательными полосками, подхваченными восходящими потоками соленого морского воздуха. Как смеялось, как радовалось дитя этому блеску, этим солнечным зайчикам!
Он остановился и закрыл глаза, вспомнив вспышку взрыва на воздушном судне – взрыва, убившего его сына Виктора… Еще более сильную боль испытал он, когда узнал, кто устроил эту трагедию. Как могла его наложница Кайлея настолько его ненавидеть?
Кайлея и Елена хотели невозможного, обе требовали того, чего им не могли дать их мужчины, и отвечали кровавым насилием.
Лето не мог себе представить, чтобы Джессика совершила нечто подобное. Он глубоко и искренне любил ее и был уверен во взаимности, невзирая на ее воспитание, полученное в Бинэ Гессерит. Он не доверял Ордену сестер, но знал Джессику лучше, чем кого бы то ни было, и не мог допустить даже мысли о том, что она способна на злодейства, как Кайлея и Елена.
Или он просто невероятно наивен? Как герцогу ему приходилось принимать жесткие, сложные решения и показывать железный характер. Он не уклонялся перед лицом измены, предательства и подлости и побеждал их. Он знал каждого из своих приближенных, знал членов своей семьи, знал своих слуг. Он доверял им и заслуживал их доверие своей безукоризненной честностью.
Над головой с криками носились чайки, хватая на лету хлебные крошки, которые подбрасывала в воздух молодая пара. Птицы дрались, стараясь ухватить лакомые кусочки. То же самое происходило сейчас в Империи – уцелевшие аристократы дрались за владения, освободившиеся после террористической атаки Якссона Ару на Оторио. Лето был просто счастлив оттого, что не участвует в этом постыдном спектакле.
Каменное ангельское личико Виктора смотрело на море с грустной задумчивой улыбкой. Лицо же старого герцога, пусть и несколько идеализированное скульптором, несло отпечаток тяжкого жизненного опыта и тяжких прозрений. Лето, глядя на себя в зеркало, часто видел на своем лице такое же выражение.