Чудовище впервые слышало о таком способе заработка.
- Бабушка всегда говорила! Деньги – не пахнут, - шмыгнуло носом недоразумение. – Но заноз потом – мама не горюй! А потом я стала ходить одна. А то тяжело!
- Мне казалось, что вдвоем проще, - заметило чудовище, пытаясь унять свою фантазию.
- Ага! Проще! – запальчиво заметило чудо с косичками. - И мужика сомлевшего тащить. И гроб. И это вы называете «проще?».
Чудовище на секунду попыталось представить эту картину. Юное хрупкое создание тащит на себе старый сосновый гроб.
- Короче, - прокашлялось удивительное создание, снова почесав нос. – Однажды мужик в гробу очнулся!
- Покойник? – удивилось чудовище.
- Ой, да если бы! Тот, с которым я пришла! Я же его в гроб положила! И заклинанием крышку приделала, чтобы не потерять! Мужик – то, хрен с ним! А вот крышку! За гробы без крышки полцены платят! Ик!
***
Я чувствовала, что хочу плясать. Между прочим, я здоровски плясать умею! Меня бабушка учила. Хотя пляшу редко! Бабушка говорила, что я танцую лучше нее! И всегда повторяла, что мне в Тварьбург нужно. Я бы такую карьеру сделала, что вся столица стоя аплодировала бы.
- Ой, может я спляшу? А? – спросила я, растекаясь по дивану.
- Не думаю, что это хорошая мысль! – заметило чудовище, осторожно задергивая занавеску. – Потанцевать можем. Сплясать – вряд ли. Здесь все танцуют парами.
- О, а в паре я не люблю! – вздохнула я, ерзая по дивану.
Повиснет мужик на тебе, а ты его по залу таскай! Он тебе еще мычит что-то. А ты его подпихивай тихонько, чтобы не уснул. Скукота!
- Да, впрочем, уже и плясать перехотелось! – шмыгнула носом я, чувствуя какой- то заряд бодрости.
Может это от компотика? Я же не пила никогда! Бабушка не разрешала! Про невесту не забыть надо! А то вдруг забуду! Эх, не был бы родственником – себе захомылила!
Глава двадцать первая. Припудрить носик и носы
Глава двадцать первая. Припудрить носик и носы
Я сидела и чувствовала, что меня качает. А потом начало укачивать… Однообразная музыка убаюкивала. И мне вдруг стало так грустно… Хоть волком вой!
Мне вспомнились черные стены Академии, суровые преподаватели, ректор… Все-все прямо вспомнились. Да еще и музыка была такой, воспоминательной. Грустной, протяжной.