Мы возвращаемся к игре в крестики-нолики. Первую партию выигрываю я, вторую Грэм. Третья – ничья.
Грэм съедает еще один крендель.
Не знаю, то ли от выпивки, то ли я просто не в себе от всей этой неразберихи, но каждый раз, когда Грэм смотрит на меня, я чувствую, что его взгляд оставляет на коже мурашки. На груди и вообще везде. Не могу понять, из-за него я нервничаю или просто опьянела. В любом случае это лучше, чем опустошение, которое я чувствовала бы сейчас одна дома.
Я заменяю кусочек решетки, который только что съел Грэм, и говорю:
– Должна тебе кое в чем признаться.
– В чем бы ты ни призналась, это вряд ли превзойдет последние пару часов моей жизни. Давай колись.
Я опираюсь локтем о стойку, кладу голову на руку и искоса смотрю на него.
– Саша вышла из дома. После того как ты ушел.
Грэм по моему лицу видит, что мне стыдно. Его брови удивленно приподнимаются.
– Что ты натворила, Квинн?
– Она спросила, в какую сторону ты пошел. Я не сказала.
Я выпрямляюсь и поворачиваю стул так, чтобы сидеть к нему лицом.
– Но прежде чем сесть в машину, я обернулась и сказала: «Восемьсот долларов за игру в слова? Ты в своем уме, Саша?»
Грэм смотрит на меня. Пристально. Тут я задумываюсь, не перешла ли допустимую грань. Наверное, мне не следовало ничего говорить Саше, но уж очень я рассердилась. И ничуть об этом не жалею.
– Ну а она? Что она сказала?
Я качаю головой.
– Ничего. Разинула рот от удивления, но тут начался дождь, и она побежала обратно в дом Итана.
Грэм все пялится на меня. Ужасно. Лучше бы он рассмеялся или разозлился из-за того, что я влезла.
Он молчит.
Наконец он опускает глаза и смотрит в пол между нами. Мы сидим лицом друг к другу, но наши ноги не соприкасаются. Рука Грэма, которую он держал на колене, немного подвигается вперед, пока его пальцы не касаются моей коленки чуть ниже края юбки.