Я мотаю головой.
— Я ни разу до этого лета не была на пляже.
— Была. Просто маленькой. Может, ты не помнишь, но я возил тебя в Санта-Монику, когда тебе было четыре или пять.
Наконец я смотрю ему в глаза.
— Я была в Калифорнии?
— Да. Ты не помнишь?
— Нет.
На миг на его лице мелькает сожаление, но затем он убирает руку со спинки стула и встает.
— Сейчас вернусь. У меня где-то есть фотографии. Я забрал альбом из нашего дома в Хьюстоне, когда узнал, что ты приедешь.
У него есть мои детские фотографии? Якобы на пляже?
Через несколько минут отец возвращается с фотоальбомом в руках. Садится обратно на стул и, открыв его, протягивает мне.
Я листаю фотографии и чувствую, будто вижу чью-то чужую жизнь. Там так много моих фотографий, а я даже не помню, чтобы их делали. Дней, о которых я вообще ничего не помню.
Дохожу до серии фотографий, на которых я бегаю по песку, и не могу связать их с воспоминаниями. Наверное, в том возрасте я даже не осознавала, что означает путешествие.
— Когда это было? — спрашиваю я, указывая на фотографию, на которой я сижу за столом перед тортом ко дню рождения, но на заднем плане стоит рождественская елка. Мой день рождения через несколько месяцев после Рождества, а я, как правило, приезжала к отцу только летом. — Я не помню, чтобы встречала с тобой Рождество.
— Формально не встречала. Ты приезжала только летом, и я совмещал все праздники в одно большое торжество.
Когда он упоминает об этом, я что-то смутно припоминаю. Вижу померкшие воспоминания о том, как открывала подарки, объевшись до боли в животе. Но это было очень давно, и я не пронесла эти воспоминания сквозь годы. И традиции, судя по всему, тоже.
— А почему перестал? — спрашиваю я.
— Честно говоря, не знаю. Ты стала взрослеть и каждый раз, когда ты приезжала, казалось, что тебя все меньше интересуют всякие глупости. А может, это все мои предположения. Ты была очень молчаливым ребенком, было сложно что-то от тебя узнать.
В этом я виню свою мать.