— А как ты так прокачался? — осторожно спросила я и кивнула на экран телефона. — Как из этого забитого мальчика стал самим собой?
— Ну, это был долгий путь, — пожал плечами Серж. — Я тяжело заболел воспалением легких, полгода лечился и лежал в больнице. Вернулся очень похудевшим. Мама к тому же отвела меня к психотерапевту, и он учил меня принимать себя таким, какой я есть. И к диетологу тоже — нужно было научиться питаться правильно. Ну а потом меня даже отправили на танцы — помнишь, я тебе говорил? Игнат пошел со мной за компанию, потому что мне не хотелось одному. Было забавно. Сначала мы оба злились, а потом нам понравилось танцевать.
— Вот оно что, — кивнула я, подумав вдруг, что это сильный поступок. Может быть, как человек Елецкий и козел, но как друг хорош.
— Игнат мне очень помогал. Я был рядом, когда умерла его младшая сестра, а он был рядом, когда мне было хреново. Мы как братья. Он не такой плохой, как ты думаешь.
— Я вообще о нем не думаю.
— Но смотришь, — заметил Серж. — Так смотрят либо на врагов, либо на тех, кого хотят. Кто он для тебя, Слава?
— Никто, — мило улыбнулась я парню, а по венам пробежал холодок. Он словно видел меня изнутри, и мне это нравилось и страшило одновременно.
— Хорошо, если так.
Какое-то время мы сидели молча, допивая остывший глинтвейн и слушая затухающий стук дождя. Музыка, доносящаяся из дома, стихла, голоса — тоже. Может быть, гости Игната стали уходить?
— Твоя подруга напомнила мне себя прежнего, — вдруг сказал Серж. — Та, которая приезжала к тебе.
— Стеша? — удивленно спросила я и напомнила сама себе, что должна сфотографировать этого парня специально для нее.
— Да. Я был таким же. Вечно боящимся чужого мнения. Особенно мнения противоположного пола. Мне вечно казалось, что девчонки смеются надо мной, даже если они смеялись совсем над другими вещами. Твоя Стеша так смутилась, когда упала, что я вспомнил себя в те времена. Неуверенный. Зажатый. Закомплексованный. Я был больше, чем сейчас, раза в полтора. Но душа как будто была меньше раза в три. Я не чувствовал самого себя, и ел, чтобы иметь возможность почувствовать. Ладно, это уже лирика. Скажи своей Стеше, чтобы полюбила себя. Пока она не сделает этого, этого не сделает никто.
— Скажу, — твердо пообещала я и вспомнила то, как липнут к нему девчонки. — Слушай, а можно вопрос? Почему у тебя нет девушки? Трагическая история детской любви? Или что-то другое?
Серж внимательно глянул на меня и подумал, прежде чем твердо ответил:
— Я не хочу ни в ком растворяться.
— Любовь — это слабость? — спросила я.
— Любовь — это боль, — сказал он. — А я ненавижу боль. Наверное, это и есть слабость.
— Нет, это откровенность, — улыбнулась я. — И спасибо тебе за нее.
— Не за что. Но не оставайся в долгу — сегодня был откровенен я, а в следующий раз будешь ты. Я тоже хочу знать о тебе побольше, — одними глазами улыбнулся мне Серж, и по его тону я поняла, что разговор о его прошлом завершен.
Он встал, потянулся, а я, решив, что это лучший момент, взяла телефон, чтобы сфотографировать его для Стеши, которая бомбила меня сообщениями в мессенджере. Ровно в это мгновение на веранду вошел Елецкий и заметил, что я фотографирую его друга. Я резко обернулась и увидела его. Думала, что сейчас Игнат скажет вслух какую-нибудь гадость и даже приготовилась обороняться, но он только головой покачала и прошел мимо меня к Сержу.