Опасения Мичлава не оправдались – меня не заперли после психологических тестов. Диагноз «эмоциональное истощение» был подтверждён, но изоляцию не признали необходимой ни для меня самой, ни для окружающих людей. Я, однако, изолировалась самостоятельно.
Моя палата представляла собой уютную комнату с террасой, выходящей на кусочек личного тропического сада. Также имелась зона для купания, из которой открывался вид на море. Сам санаторий располагался высоко над пляжем, на живописных скалах, кажется, созданных искусственным путём.
Лечащим врачом у меня была приятная женщина среднего возраста, а ассистентом – девушка всего на год меня старше, лишь в прошлом году окончившая школу и вставшая на путь обучения медицине. Было видно, с каким интересом она на меня поглядывает, но, судя по всему, утомлять пациентов расспросами тут воспрещалось. Да я и сама не выглядела расположенной болтать.
Последний разговор с Мичлавом высосал остатки сил. Странно, но до официального объявления об окончании рейда, я не чувствовала себя такой уставшей. Разрешение отдыхать словно отключило внутренние резервы. А прямой намёк охотника на желание продолжать сотрудничество вышиб из колеи окончательно. В тот день, еле протащившись по назначенным кабинетам, я просто отрубилась на своей постели. И почти не вставала с неё несколько дней. Я слёзно попросила никого ко мне не пускать ни под каким предлогом – пусть даже сам Гер Мичлав явится собственной персоной. На что врач посмеялась и уверила, что в палаты посторонние не допускаются в любом случае. Но мой знаменитый наставник так заинтересован ходом моего лечения, что было принято решение временно оградить его от этой информации. Сама она не являлась его лечащим врачом, но слышала от коллег, что он уже стал любимцем у тех, кто имеет с ним тут дело, благодаря его открытому характеру и чувству юмора. Вот только иногда его сложно переспорить в вопросах назначаемого лечения.
Врачи на Инсулии оказались не такими строгими, как у нас, в Мегаполисе. Даже при стандартном ученическом переутомлении у меня всегда изымали устройство и запрещали выходить в сеть, читать и болтать. А здесь моё устройство осталось при мне. Но первые дни я им совсем не пользовалась – я спала. А просыпаясь, желала уснуть вновь. За распахнутыми стеклянными дверями пели птицы, шумело море и покачивались ветви пальм. Постель была невероятно мягкой, жаркая духота джунглей осталась в прошлом. Мне кололи успокоительное, давали пить адаптогены и кое-какие аминокислоты. Питательные смеси наконец стали потихоньку замещаться обычной едой, хоть и с повышенным содержанием полезных жиров.
Я хотела забыть всё, выключиться до самого последнего нерва, ничего не чувствовать. И в первые дни мне это удавалось. Иногда врач пыталась расшевелить меня беседой, но я не реагировала, даже видя, что тем самым вызываю опасения. Обещанные родителям и друзьям звонки также не состоялись.
Некие большие люди, о которых говорил Мичлав, тоже не связывались со мной. Да и врачи не то чтобы интересовались вопросом моей детерминации, видя, что никаких нарушений в организме не наблюдается. Я только услышала пару похвал своему наставнику за правильный уход и поддержку в таких сложных условиях, и что после произошедшего нахожусь в удивительно годном физическом состоянии – отделавшись только переутомлением. Тоже, разумеется, благодаря ему…
Всё это угнетало, заставляло желать только блаженного сна, избавляющего от воспоминаний о прошлом, неприятия настоящего и тревог о будущем.
И всё же один звонок до меня добрался. От наставника Демена.
Это произошло, кажется, на третьи сутки пребывания в санатории. Он поймал меня на пробуждении, видимо, дозвонившись и получив разрешение поговорить не с первого раза. Ассистентка принесла мне трубку вслед за лекарствами и сказала, что отказать моему учителю в звонке они не могли, однако доктор разрешает говорить не более пятнадцати минут.
Я была безумно рада услышать голос своего настоящего наставника! Он поприветствовал меня будто из далёкого-далёкого прошлого, где не было охоты, крови, проблем и Мичлава. Но, даже едва проснувшись, я могла различить некоторую сдержанность в его интонациях. Этого человека мы все знали уже более двенадцати лет, и, возможно, даже провели с ним больше времени, чем со своими занятыми родителями.
Он расспросил о моём самочувствии, о диагнозах, о лечении. Вся эта информация, разумеется, транслировалась в школу из санатория, но он сказал, что хочет услышать её именно от меня самой. Также он с улыбкой посетовал, что ему сложно будет теперь называть меня в женском роде, и что каждый год с каждым новым выпуском возникают эти трудности. Тема неизбежно коснулась детерминации. И я поняла, что перед Деменом молчать не смогу. Перед журналистами, перед заказчиками, даже перед собственными родителями и друзьями могла – а перед ним у меня не получится. Мне показалось, что он стоит прямо здесь, над моей провинившейся макушкой, и своей ничем непоколебимой терпеливой добротой служит упрёком моему молчанию.
Ассистентки в палате не было, я выпросталась из-под подушек и уже начинала набирать в лёгкие воздух, чтобы обвинить Мичлава. Наставник тем временем говорил о случившемся:
- …То, что произошло, неприемлемо, Леока. Я не знаю, в каких взаимоотношениях ты пребываешь со своим нынешним руководителем, но должен сказать прямо, что считаю его виновным в отвратительной халатности и самонадеянности. Как и себя, и школу – в том, что мы ему потворствовали. Всё, конечно, закончилось благополучно – но только благодаря твоему исключительному здоровью!
Я уже была готова вывалить правду, как вдруг он сказал:
- Узнав обо всём, я уже приготовился ринуться в бой и с Президентом, и с Ассоциацией, успел написать обращение в Правительство, но не успел его отправить, потому что на следующий же день после новостей они прислали в школу официальное заключение. Что ж, как бы я не относился к твоему наставнику, признание вины говорит в его пользу.
Искра изумления! Выдохнув разом всю свою решимость, я неуверенно промямлила:
- Ч-что?.. Что вы имеете в виду?..
- Как что, дружок? Рапорт твоего наставника.
- К-какой рапорт?..
ebooksa