– Идея прикупить, как ты говоришь, посудину русских заинтересовала, – протянул Рейно, задумчиво листая принесенную папку, – мы предложили им забрать «Жан Бар», с нашей помощью в достройке его в России. Сейчас согласовываем цену. Как ты понимаешь, деньгами они платить не будут, поэтому нужно понять, что они могут нам предложить в качестве бартера.
– Ну да, деньги нам, собственно, не так уж и нужны, ни есть бумажки, ни ездить на них, ни стрелять. Так что тут никаких возражений, – де Голль кивнул, и неожиданно широко зевнул. – Черт нужно поспать. Глаза слипаются.
– Мне нечем тебя обрадовать, мой друг, – премьер-министр перелистнул последнюю страницу, закрыл папку и бросил ее на стол. – Твой мобилизационный план, боюсь, мы не потянем. Призыва полутора миллиона человек в следующем году наша экономика не выдержит.
– Все настолько плохо?
– Более чем. Сейчас во всех наших вооруженных силах в Европе числится около четырех миллионов человек. Из них почти миллион – колониальные части, мы их в расчет не берем. И так – собственно французов – три миллиона. За два года убитыми, пленными и пропавшими без вести Франция потеряла чуть меньше миллиона. Плюс раненные. Какой процент у нас в строй возвращается, напомни.
– Половина. Не много больше, на самом деле, но грубо – половина.
– Вот. Половина. Раненных, за два года прошло через госпитали что-то около восьмисот тысяч. Половина вернулась в армию – а четыреста тысяч списали. Не все они конечно остались нетрудоспособными инвалидами, но около ста пятидесяти тысяч теперь повисли у нас на шее.
– Как ты можешь! – Военный министр вздернулся в негодовании.
– Сядь! Могу. Тебе не пятнадцать лет, успокойся. И так: мы потеряли больше миллиона трудоспособного населения за два года войны. Еще три – уже под ружьем. Сорок миллионов населения. Двадцать мужчин. Призывного возраста – около десяти. Минус всякие больные, минус инвалиды прошлой войны, минус занятые на военных и других критически-важных работах. Ах да, минус те, кто остался на оккупированной территории. А еще есть те, кто с началом войны уехал или вовсе спрятался. Уклонисты – в общем. В стране просто нет столько мужчин.
– На сколько я могу рассчитывать? – Пассаж про оккупированные территории больно уколол де Голля. Провалы 1941 года он считал во многом своей виной.
– Давай посчитаем. В следующем году около трехсот тысяч юношей отметят восемнадцатилетие. Считай – двести пятьдесят тысяч призывников. Кроме этого… – Глава правительства задумался на секунду, – на некоторых работах мы заменяем мужчин женщинами. Где это возможно. Сколько получится высвободить рук – не знаю. Может еще тысяч сто – сто пятьдесят. Это все.
– Плохо. Этого может не хватить. Боюсь, следующий год будет жарким.
– Можно попробовать кинуть клич среди женщин.
– Призвать Парижских проституток? – Де Голль грустно усмехнулся, – окопы рыть у них не плохо получалось.
– Объявить, что принимаем женщин-добровольцев, – не принял Рейно шутливого тона друга, – понятное дело, что в первую линию ставить их не будем. Не поймут нас, да и толку будет – чуть. Но всякие тыловые должности. Писарей заменить, водителей может быть. Зенитчиков. Сыграем на патриотизме опять же. В том ключе, что смотрите – даже девушки встали на защиту Франции.
– Свобода, ведущая народ… Что-то такое?
– Вот, ты улавливаешь. Становишься политиком, мой друг. Не знаю, хорошо это или плохо. Но во всяком случае, будет на кого оставить страну. Лет через десять.
– Много это не даст, – де Голль пропустил шпильку, обдумывая предложение.
– Не даст. Я бы не рассчитывал больше чем на несколько десятков тысяч. Может полсотни, вряд ли больше. Хотя, учитывая наши проблемы с продовольствием, может и больше набежать. А армии во всяком случае кормят бесплатно.
– А если опустить призывной возраст на год? Призвать семнадцатилетних?