Шешель и шельма

И когда мысли раз за разом невольно сползали к Стевану, все неизменно сводилось к проклятиям этому человеку, ругани и либо гневу, либо боли — по ситуации. Днем Чара обычно злилась, вечером…

А вечером долго лежала без сна, потому что лишенные нагрузки разум и тело не уставали за день, и перебирала в памяти отвратительно яркие воспоминания последних дней. И тосковала. Ругала себя за это, ругала проклятого господина Сыщика, но ужасно скучала по его поцелуям, насмешливой улыбке и болтовне ни о чем. Пыталась напомнить себе, что все это глупости, что Шешель желает только одного — засадить ее подальше и надолго. Но все это не облегчало жизнь, а только окончательно портило настроение, и засыпала Чарген обычно в слезах. Она, кажется, за всю прошлую жизнь столько не плакала, сколько за эти несколько дней.

Четвертый день слегка разнообразил дневной визит адвоката, присланного матерью, даже требовать ничего не пришлось. Ничего нового он, впрочем, не сказал, только заверил, что серьезных обвинений Чарген не грозит и на первый раз она наверняка отделается штрафом. Представительный мужчина в очках явно знал свое дело, и мошенница только согласно покивала, пообещав быть умницей. И постаралась отогнать неуместное разочарование: сопровождал адвоката другой следователь, Шешеля почему-то на месте не было.

Утро пятого дня мало отличалось от остальных, если не считать самого трудного, первого, когда она просто не могла поверить, что все происходит на самом деле. Пробуждение, умывание, сытный завтрак, книга — все размеренно и сонно. Еще было бы здорово потихоньку практиковаться в магии, потому что слова фиолетового мага, абсолютно серьезно восхищавшегося умениями прочно засели в памяти. Но увы, эти занятия можно отложить до освобождения — в стенах изолятора она о них лишь мечтала.

Но потом все пошло не так, как обычно.

— Янич, на выход, — загремел ключами в замке один из охранников. К сожалению, не тот приятный немолодой господин с усами, какой-то другой, более хмурый и на вид недружелюбный.

Но Чара все равно попыталась выяснить:

— Что случилось?

— Вот у следователя и спросишь, что у него там случилось, — недовольно буркнул тот.

Сердце екнуло и тревожно подскочило к горлу, но продолжать расспросы Чара не отважилась.

На выходе Чарген передали конвою из двух человек, и те даже наручники надевать на нее не стали, предсказуемо не ждали никаких неприятностей. С каждым шагом Чара все больше нервничала, гадая, куда ее ведут, потому что они все спускались и спускались. В прошлый раз ее водили всего на этаж ниже, а сейчас… куда?

Бесконечная лестница, бесконечный коридор, по которому сновали бесчисленные люди — здесь, внизу, их было гораздо больше, чем на верхних этажах.

Остановились конвойные у ничем не примечательной двери с номером «213», короткий стук…

— Да, войдите!

От звука отлично знакомого голоса сердце ухнуло в пятки, и ноги на мгновение ослабели от какого-то неопределенного дурного предчувствия.

— Задержанная Чарген Янич доставлена, — сообщил один из конвойных, когда все трое вошли. В и без того небольшом кабинете сразу стало совсем тесно.

В дальней стене — большое окно, под ним низкий диван, чуть ближе — письменный стол с парой простых деревянных стульев перед ним. Вдоль левой стены — ряд шкафов, на правой — карта Беряны и грифельная доска с небрежно стертыми меловыми надписями, от которых остались разрозненные бессмысленные обрывки.

Хозяин кабинета стоял у карты, и за прошедшую пару дней он совсем не изменился. Разве что был слегка взъерошен, но чисто выбрит и вообще выглядел вполне бодрым. Свежая белая рубашка с небрежно закатанными до локтя рукавами, кобура поверх, серые брюки — все как обычно; разве что пиджака не хватало, тот висел на спинке стула.

— Спасибо, можете идти, — смерив вошедших взглядом, кивнул Шешель. — Проходи, садись, — это уже Чаре, мимо которой он прошел к двери.

Тихо и зловеще — раз, другой — щелкнул замок, закрываясь. Ключ исчез в кармане брюк, и Чарген стало совсем уж неуютно и даже почти жутко. Не то чтобы она всерьез боялась, будто господин Сыщик опустится до чего-то исключительно гадкого, но поведения его не понимала и потому опасалась.