Чувствуя, что близка к тому, чтобы смириться и успокоиться, я засыпала в объятиях Кляксы с почти легким сердцем. Мужчина тепло и тихо дышал мне в затылок, а прохладное тренированное тело, к которому я прижималась спиной, не вызывало отторжения или страха: близость не несла какого-либо подтекста, мы просто спали в одной постели. Больше того, объятия успокаивали и давали ощущение защищенности, укрепляли мою веру в лучшее. Словно я ребенок, который, увидев дурной сон, пришел спать к отцу — и все страхи отступили.
Вот только пробуждение вышло мучительным. Я вырвалась из паутины сна с судорожным вдохом, давясь глухими рыданиями. Зажмурившись, сжалась в комочек, подтянула ноги к груди и уткнулась лицом в колени.
Во сне я видела погибший экипаж транспортника. Не картину их гибели, не обгорелые тела. Все шестеро стояли полукругом и смотрели на меня — мрачно, задумчиво, с укором. А я мечтала провалиться сквозь землю от стыда, захлебывалась слезами и просила у них прощения. Только их взгляды оставались строгими и холодными — у мертвецов не было ко мне снисхождения.
— Что случилось? — прозвучал надо мной голос Кляксы. Конечно, я не могла его не разбудить, и теперь мужчина приподнялся на постели, навис сверху и слегка сжал мое плечо.
Я в ответ затрясла головой. Даже если бы захотела поделиться с Касом своими переживаниями, все равно не сумела бы это сделать: горло сдавил спазм.
— У меня от твоей горечи челюсти сводит, — проворчал мужчина. — Что ты такое увидела, раз тебе теперь так стыдно?
— Я ведь предаю их! — выдохнула с трудом, даже не стараясь придумать какое-то оправдание и не боясь говорить Кляксе правду. Я и теперь не могла относиться к нему плохо. — Даже отомстить не попыталась. Трусиха…
— А, вот ты о чем, — сказал Клякса и выпустил мое плечо. Кровать спружинила от его движений, мужчина поднялся и, кажется, пошел к синтезатору. Загорелся свет. — В общем, да, почти так и есть. Ты струсила, не мстишь и даже — о ужас! — радуешься жизни. Наверное, это вправду можно считать предательством. Думаешь, если бы ты умерла, тебе бы стало легче? Нет? Ну, уже хорошо. Даже не знаю, что тебе посоветовать для очистки совести, — продолжал спокойно рассуждать мужчина, устроившись в кресле. — Убить меня и покончить с собой? Занятный вариант, но имей в виду, я буду сопротивляться. Объявить голодовку и гордо удалиться в заточение? Ну… такое могу обеспечить, но от этого вряд ли кому-то полегчает, в первую очередь покойникам. Еще на ум приходит вариант «выжить и помочь родственникам умерших», но я от всей души не советую это делать. Нет, не выживать, а знакомиться с их родней.
— Почему? — пробормотала удивленно.
Спокойный цинизм и хладнокровие Кляксы вызывали смятение, но при этом действовали на удивление отрезвляюще и благотворно.
— Потому что тогда тебе на самом деле останется только покончить с собой. Каждый из них, глядя на тебя, будет спрашивать себя, небо или, в худшем случае, тебя, почему выжила ты, а не их родственник. Не думаю, что злоба незнакомых людей и горечь их потери — именно то, чего тебе не хватает в жизни.
— Но как можно с этим жить? — спросила я, все-таки садясь на постели.
— Никак. Либо привыкнуть и смириться, — пожал плечами Клякса. Он сидел в кресле с неизменным пакетом какого-то напитка в руке. — Человек или пластично подстраивается под обстоятельства, или ломается — третьего не дано. Впрочем, некоторые живут, сломавшись, но это весьма жалкое зрелище, я бы в таком случае предложил самоубийство. Агония — это грязно и противно.
— Ты очень жестокий человек, — тихо заметила я, на что мужчина усмехнулся.
— Я профессиональный убийца. И, строго говоря, уже не человек.
— Клякса, зачем вы это делаете? Зачем вы убиваете людей, зачем захватываете корабли? Неужели все это — ради денег?! — спросила устало, не рассчитывая на ответ.
— Вин! Нет, это все ради искусства, а деньги мы отдаем сиротским приютам, — с сарказмом отозвался он. Потом пару мгновений помолчал и заметил: — А вообще, по-разному бывает. Кому-то правда хочется легких денег, кому-то такая жизнь нравится, кто-то просто не знает другой.
— А ты? — вырвалось у меня.
— Сначала тоже денег хотел, а потом стало поздно что-то менять. Когда в этом увязнешь, пути назад уже нет, — невозмутимо ответил он. — Тоже поначалу совесть беспокоила, а потом мы столковались, и больше она не мешает спокойно жить. Ладно, вы с совестью договаривайтесь, а я лучше умоюсь. Надеюсь, договоритесь: сегодня ты проснулась удивительно вовремя, а вот подниматься среди ночи из-за такой ерунды мне совсем не хочется.
Он ушел, а я опять упала на постель, вперила в потолок неподвижный взгляд. Было горько и гадко от невозможности разрешить это противоречие. Мне не хотелось привыкать, не хотелось договариваться с собственной совестью, не хотелось становиться таким же чудовищем, как окружающие. Но еще больше мне не хотелось умирать…
ebooksa