– Безопасно нам было на нашем корабле до того, как вы туда вломились, – возразила я. – Где мы находимся? Зачем?
– Это… корабль, – неуверенно ответил мужчина, как будто сомневался в точности сказанного слова. – Летим домой. Немного осталось.
– К вам домой? – Я напряженно уставилась на него.
– Да. – Он кивнул. Некоторое время пристально меня разглядывал, потом медленно протянул руку. Усилием воли я заставила себя не двигаться с места, хотя смотрела на него затравленно, ожидая подвоха. Однако поступил он очень странно: осторожно пощупал мои волосы, собранные в лежащую на плече косу, и вернул руку обратно. – Страх… плохо. Пойдем, – вдруг велел он и легко поднялся на ноги, подхватив заодно мою тарелку. Я на пару секунд замешкалась от неожиданности, но потом все-таки взяла скрипку – свое единственное имущество – и сама послушно уцепилась за протянутую руку. Свободная от черной пленки, та на ощупь оказалась совершенно человеческой, сухой и теплой.
Я инстинктивно зажмурилась, когда тюремщик, крепко держа меня за руку, шагнул прямо в стену; к слову, не ту, через которую он выходил обычно. Наверное, ожидала, что меня стена не пропустит, но нет. Сейчас преграда оказалась вполне проницаемой, на ощупь похожей на желе. Не самое приятное ощущение, но она, по крайней мере, не была липкой и не оставляла части себя на путешественниках.
– Аленка! – раздался встревоженно-радостный возглас братца.
Я распахнула глаза, не веря своим ушам. Мы оказались в комнате, совершенно неотличимой от моей. Младший сидел в углу на полу, но при виде гостей поспешил подняться.
– Ваня! – радостно взвизгнула я, бросаясь к нему. Тюремщик удерживать меня не стал, так и стоял на месте с миской в руках, молча наблюдая. – Ванечка, родной мой, живой! Как ты?!
– Как ты? Они тебя не обижали? – одновременно со мной спросил брат, крепко стискивая в объятиях.
– Ну если не считать того, что я уже дурею со скуки, то, наверное, не обижали, – со смешком ответила я. – А ты? Зачем ты тогда на них бросился?! Балбес, у меня чуть сердце не остановилось!
– А что они… – задиристо возразил мелкий, но продолжать тему не стал. – Да ладно, бросился и бросился. Они мне вон даже физиономию этой своей гадостью помазали, так что не болело.
– Какой гадостью? – настороженно уточнила я и отстранилась, пристально разглядывая физиономию младшего.
– Ну этой своей, черной. Я сначала перепугался, думал – все, она съест мне мозг, и привет. Но мозг она, похоже, не нашла и сдохла от голода, – весело сообщил брат.
– А родителей и Василича ты видел? – с надеждой поинтересовалась я.
– Да какой там! Сижу тут один, на стенку со скуки лезу… Как ты этого уломала устроить встречу?! Они что, по-нашему понимают? Или он сам предложил?
– Они не только понимают, они еще и разговаривают, как оказалось! – Я не нашла нужным что-то скрывать. – Представляешь, он мне подсвистывать начал, когда я на скрипке играла, а потом вообще заговорил. А сегодня вот к тебе привел, когда я объяснила, что мне одной страшно и вообще очень плохо. То есть, получается, они нас по одному держали не со зла, так, что ли?
– Угу, от большого добра и из лучших побуждений, – проворчал Ванька, бросив недовольный взгляд на стоящего у стены тюремщика. Тот, кажется, потерял к нам всякий интерес. Во всяком случае, буравил пространство расфокусированным взглядом, держась при этом свободной ладонью за стену. – Что это с ним? – вполголоса уточнил младший.
– Не знаю, – честно ответила я, покосившись на неожиданно проявившего склонность к сочувствию чужака. – Они вообще какие-то странные, я до сих пор не уверена, люди они или что-то совсем другое?
– Люди или нет, а физиономии разные, – прокомментировал Иван. – А я думал – маска!
– Дети!