В селах и поселках советские люди с восторгом смотрели на пограничников, оказавшихся в глубоком тылу врага и не сложивших оружия: «Значит, жива Советская власть, жива Красная Армия».
Иные беспокоились:
— Что же будет з вами, сыночки? Так далеко отошли от нашей границы. Вы бы сняли свои зеленые фуражки. Немцы приказали даже в плен вас не брать, расстреливать на месте…
— А мы, мамаши, в плен не сдаемся… До последнего вздоха мы воюем с врагом, — гордо отвечали пограничники и, высоко подняв головы, шли дальше на восток, к своим, зная, что ничем не запятнали свою честь, свой мундир.
— Советуете снять пограничную фуражку? Нет, только смерть нас может с ней разлучить… К тому же мы надеемся вернуться на свою заставу, и фуражка нам будет скоро нужна…
Со стороны несколько странно было видеть пограничников в степях Донбасса. Но и здесь, за тридевять земель от родной заставы, они сохранили свою выправку, навыки, были так же отважны, решительны и научились уже сражаться в открытом бою.
Прошла еще одна ночь. Командир этого необычного отряда, сперва состоявшего из двенадцати бойцов-пограничников, а по дороге разросшегося в целый батальон, еще одну ночь не сомкнул глаз. Надо было обойти посты, проверить, как отдыхают люди, как замаскировались они от вражеских бомбардировщиков. Особенно хотелось пройти в землянку к радистам, которые пытались наладить связь с воинской частью, стоявшей за линией фронта, неподалеку от этого участка.
Раньше было легче. Отряд шел глухими дорогами, нападал на маленькие гарнизоны, железнодорожные станции, громил склады с боеприпасами, сжигал, уничтожал все, что попадалось ему на пути. А вот теперь, когда не исключена была возможность, что их обнаружат и немцы направят целую дивизию на уничтожение отряда «красных диверсантов», нужно было сохранять особое спокойствие. Один неосторожный шаг мог все погубить. А тут еще к отряду присоединилось много штатских людей, освобожденных из лагеря, которые затрудняют продвижение, и перебраться с ними через линию фронта будет во сто крат труднее. Однако никто и не думал бросить их на произвол судьбы…
Шли быстро, молча.
Капитан уже забыл, сколько недель он с отрядом находился в беспрерывных боях. Он сильно осунулся, похудел, и большие карие глаза его казались еще больше. Усы, густая борода старили его, и он выглядел гораздо старше своих двадцати восьми лет. В отличие от отца, капитан Спивак был молчалив, медлителен в движениях. Был строг к себе и к подчиненным. Этому его, видно, научила суровая служба на границе. И все же он унаследовал от отца многое — никогда не унывал, не терял бодрости духа даже в самые опасные минуты, а их в последнее время было хоть отбавляй.
Сапоги на нем были изрядно искривлены, гимнастерка — вся в заплатах, и даже зеленая фуражка пограничника, которую особенно берег капитан, была уже достаточно помята и носила на себе следы палящего солнца, дождей и ветров. Хоть было уже холодно и пора было сменить ее на ушанку, он, как и его боевые друзья, считал это кощунством, неуважением к памяти воинов, которые сражались рядом с ним на границе и пали в бою…
Еще накануне капитан Спивак снарядил троих бойцов, лучших боевых своих ребят, к линии фронта. Они ушли с оружием, припасами, а главное — с рацией и должны были проникнуть с пакетом за линию фронта. От выполнения ими задания зависел успех всей операции, судьба отряда.
И вот в этот ранний час, когда бойцы и люди, приставшие во дороге к отряду, спали мертвым сном, капитан был на ногах. Он все время смотрел в ту сторону, где беспрерывно гремело, где вспыхивали и гасли разноцветные ракеты и куда накануне ушли три пограничника…
Капитан Спивак на всю жизнь запомнил то страшное июньское утро, вернее, ночь, когда началась война.
Неспокойно было по ту сторону границы, за рекой. В полночь он тихонько, чтобы не разбудить жену и ребенка, вышел на крыльцо, где его уже ждал ординарец, Вася Рогов, с лошадьми. Они поскакали вдоль границы, к лесу, проверить секреты, узнать, что видели бойцы. В селе по ту сторону реки отчаянно выли собаки. Откуда-то доносился шум моторов, грохот гусениц. Капитан спешился и, оставив Рогова в лесу, сам пополз к секретам, находившимся в нескольких десятках шагов от берега.
Сообщения были тревожные, и он решил, что немцы хотят под шумок перебросить через границу группу диверсантов. Но это его не страшило. Он был уверен в своих людях и знал, что какую бы группу ни попытались переправить сюда, ее встретят так, что ни один из нарушителей не уйдет. И все же на всякий случай передал на заставу, чтобы выслали подкрепление и все были в боевой готовности.
Предположить что-либо другое капитан не мог. Ведь еще два-три дня тому назад наши газеты опровергли сообщение о том, что немцы собираются напасть на Советский Союз. Только недавно подписан договор о дружбе и ненападении… Может быть, там проводятся маневры, учения? Но на самой границе? Такого еще не бывало…
Так размышлял начальник заставы, пробираясь от одного секрета к другому.
Что ж, надо, видно, спешить на заставу… И он направился туда, где его ждал с лошадьми Вася Рогов. Но не прошел каких-нибудь ста шагов, как почувствовал, что земля содрогнулась, будто началось землетрясение. Послышался оглушительный грохот, свист снарядов.
Он посмотрел в ту сторону, где раскинулась застава со своими казармами, конюшнями, складами и домами комсостава. Там горело, и густые облака дыма окутали все вокруг. Рвались снаряды. Усиливался треск пулеметов.
ebooksa