Нет, здешний воздух ему не подходит! Все здесь давит, все чужое, если не считать соседей по палате и заботливых сестер, врачей. Все эти статуи, огромные картины на голубых стенах, пропитанные нафталином медвежьи и волчьи шкуры — охотничьи трофеи дедов и прадедов бывшего хозяина этого каменного гроба, — резные потолки, таблички с изречениями наводят на кровельщика смертную тоску…
Он никогда себе не простит, если конец войны застанет его здесь, на госпитальной койке. Он уже несколько раз за эту войну побывал на ремонте у врачей, но кто не знает, что, когда весело на душе, раны скорее заживают? И желание быть со всеми рядом в последние дни войны, жажда мести за погибших боевых друзей, пожалуй, самый лучший лекарь!..
Еще недавно Шмая мечтал о чистой постели. Добраться бы до нее, упасть на мягкие подушки и спать подряд пять суток, десять, двадцать, отоспаться за всю войну!..
И вот он валяется на койке, ночи напролет мучится, никак не может заснуть. А в голову лезут только мрачные мысли. Не случилось ли чего с сыном, с Сашей? После того как Шмаю ранило при форсировании Одера и его отвезли в госпиталь, сын приезжал к нему на полчаса, пообещал еще заехать, написать письмо… Да вот столько времени уже прошло с тех пор, а от сына ни словечка! Верно, очень занят — не до отца ему теперь. И могли бы проведать его Вася Рогов, лейтенант Борисюк, Дубасов… Могли ведь черкнуть несколько слов, намекнуть, где они теперь находятся…
Раненых привозят каждый день, и они рассказывают о больших боях на дальних подступах к Берлину. Корпус генерала Дубравина часто упоминается в приказах главнокомандующего. Москва чуть ли не ежедневно салютует. Стало быть, части генерала в самом пекле?.. А живы ли ребята?.. Гитлеровцы, чуя свою неизбежную гибель, будут крепко обороняться. Немало хороших людей поляжет за этот трижды проклятый Берлин, который принес миру столько несчастий, горя, слез…
Все новые и новые мысли приходят в голову. А до слуха доносится все тот же твердый солдатский шаг, гул моторов, ржание коней, движущихся на запад.
Ныли раны, кружилась голова, но Шмая тихонько, чтобы не разбудить соседей, слез со своей койки, надел шлепанцы, накинул на плечи неуклюжий больничный халат, взял в углу палку и, хромая, подошел к большому окну. Приподняв край одеяла, он увидел, как по шоссе бесконечным потоком движутся войска.
Кто-то бормотал, бредил во сне. Шмая оглянулся. В углу, на диване, поджав под себя ноги, спала дежурная сестра. Бедная, сколько ей приходится терпеть от раненых!.. Попробуй каждому угодить! День и ночь на ногах… И Шмая бросил на нее ласковый взгляд, тихонько прошел мимо, выскользнул из палаты и спустился по лестнице.
На улице свежий ветерок подхватил полы его халата, освежил волосатую грудь, взъерошил волосы на голове.
Прислонившись спиной к железной ограде, старый солдат восхищенным взглядом смотрел на усталых бойцов, шагавших за подводами и повозками.
Может быть, где-то в этих колоннах движется и его часть, его боевые друзья? Но как спросить? Разве кто-нибудь тебе ответит, какие части идут и куда держат путь? Посмотрят на тебя как на чудака или невесть что о тебе подумают…
Он подошел к краю тротуара, всматриваясь в лица солдат. Может, на счастье, он и встретит кого-нибудь из знакомых — мало ли что бывает на военных дорогах!
Да, как на грех, ни одного знакомого лица. Все молодые, безусые ребята, должно быть, новички, которые еще пороху не нюхали.
Но как Шмая ни сдерживал себя, чтобы не попасть впросак, все же остановил молодого солдата, который шел, держась за задок доверху нагруженной повозки, и чуть прихрамывал на одну ногу:
— Эй, казак! На буксире уже ходишь?.. Что, раненый?..
— Да нет, папаша, — махнул тот рукой, отстал от воза и, остановившись, пристально взглянул на человека в халате, — то я себе ногу натер…
Шмая грустно улыбнулся, но тут же спохватился и укоризненно покачал головой:
— А куда твой старшина смотрит? Верно, шляпа он, твой старшина! Как же он не научил тебя портянку наматывать?.. Какой же это солдат с натёртыми ногами? На войне, в походе, натереть ногу по своей глупости — все равно, что получить в атаке ранение в то место, на котором сидишь, извиняюсь за выражение… Вот у меня был когда-то ротный, Дубравин по фамилии… Он за такие дела нас не миловал… А сейчас он корпусом командует, большой генерал. Верно, читал в приказах?.. И я ему всю жизнь благодарен, что он нам за такие вещи спуску не давал…
Солдатик, на круглом, почти детском лице которого пробивался первый пушок, смущенно смотрел на словоохотливого человека в больничном халате, не зная, что ответить, и хотел было уйти. Но Шмая задержал его:
— Не обижайся на меня, сынок… Может, закурим? Я такой же солдат, как и ты, да вот видишь, брат, стукнуло меня на Одере, и вроде отлеживаюсь на госпитальных харчах… Так что ж, закурим?
ebooksa