– Зачем?
– Да так, на всякий случай... – многообещающе ухмыльнулся великий князь.
Патриарх понимающе наклонил голову, зная, что «старый ворон» без причины не стал бы говорить ему то, что сказал. Потому поднялся на одну ступеньку и стал возле самого трона. А князь исподлобья смотрел на яростно спорящих глав кланов, делящих пока еще занятый трон. Ни один из них еще не знал, что защитное поле окутало этот самый трон. Ни один из них еще не знал, что алмазный зал окружен великокняжескими гвардейцами, одетыми в доспехи, полностью повторяющими собой доспехи «Ангелов Тьмы». Ни один из них еще не знал, что командирам гвардейцев отдан приказ не щадить никого из находящихся в зале. Да, они этого не знали, и великий князь насмешливо улыбался, зная, что больше никто из этих напыщенных дураков не будет стоять на его дороге. Жаль, что пришлось ради этого пожертвовать любимой дочерью, но интересы государства превыше всего.
– Благие, ну почему так холодно?
Едва слышный голос болезненно худого, с воспаленными глазами человека нарушил тишину убогой комнатенки под самой крышей старого дома. Ветер грохотал листами жести над дощатым потолком, и, казалось, готовился сорвать их напрочь. Человек кутался в старое замызганное пальто. Он осторожно подул на онемевшие пальцы и сунул их подмышки, пытаясь хоть немного согреть. Сухой болезненный кашель рвал грудь, похоже, эта простуда его скоро совсем доконает. О каких-либо лекарствах и речи не шло, их не было, да что говорить, не было даже возможности попить чего-нибудь горячего, не на чем согреть воды. И что делать дальше, у него ведь нет ни ренни уже который день? Да и хозяин этой жалкой конуры готов вышвырнуть злостного неплательщика на улицу. Все попытки найти хоть какую-нибудь работу оборачивались неудачей... Впрочем, при том уровне безработицы, что царил на Фарминусе, да и во всей республике Трирроун, неудивительно. Но что делать ему? Подыхать? Похоже. Дрожь продолжала бить человека, ему было очень плохо.
Грубый стук в дверь прервал горькие размышления, и человек вздрогнул. Хлипкий засов вылетел от грубого пинка, и в комнатенку ввалился хозяин меблированных комнат, в которых последнее время квартировал потерявший все музыкант. Здоровенный бородатый верзила с огромным животом презрительно смотрел на вскочившего из-за колченогого стола субтильного человека с впалой грудью.
– Ну, ты, как тебя там, Гел, что ли? – проревел он. – Или плати, или выметайся! Ты понял меня, козел?!
– Господин Дигени, – униженно склонил голову человек, – умоляю вас, подождите немного... Мне обещали работу, я сразу после первой зарплаты уплачу вам все...
– Ты меня уже две недели этим гнилым базаром кормишь! – продолжал реветь бородач. – Даю время до завтра, понял?! Или заплатишь, или на хер пойдешь! Понял?!
– Но ведь зима, господин Дигени... Куда же мне податься?
– А меня не колышет! Завтра приду и вышвырну тебя, урод! И пальто твое заберу за долги, понял?! Так на улицу пойдешь.
С этими словами хозяин меблирашек повернулся и, презрительно плюнув себе под ноги, скрылся. Тягучий скрип старых ступенек еще долго отдавался в ушах Гела. Усталый больной человек рухнул на трехногий табурет и тихо, безнадежно заплакал. Последний год ему катастрофически не везло. Оркестр, в котором играл недоучившийся скрипач, разорился, и Гел оказался на улице. Все попытки устроиться хоть куда-нибудь после этого были неудачны, и с каждым днем он падал все ниже и ниже, скоро даже перестав пытаться снова стать музыкантом. Да еще сразу после увольнения сдуру уплатил половину оставшихся денег за размещение в инфосети своей симфонии, рассчитывая, что это поможет немного подняться. Увы, все получилось наоборот...
Критики в пух и прах разнесли «бездарную симфонию недоучки». Неудивительно, что после этого хозяева оркестров, куда он пытался устроиться скрипачом, даже разговаривать с ним не хотели. Ведь «наглый музыкантишка» осмелился попробовать стать композитором, вместо того чтобы находиться на месте, куда определили его вышестоящие. Осмелился попытаться изменить свою судьбу вместо того чтобы, открыв рот, почтительно внимать авторитетам от музыки, не пытаясь даже посягнуть на их прерогативы.
В республике Трирроун было чрезвычайно жестко устроенное общество, и на любого, кто пытался выбиться из своей ниши и подняться выше, смотрели как на последнее дерьмо. «Каждый должен знать свое место! Пытающийся занять чужое – враг всех цивилизованных людей!» Основной принцип здесь... И ничего с этим поделать было нельзя.
Неудача шла за неудачей, и очень скоро Гел оказался на самом дне общества, лишившись квартиры и всех сбережений, которые отсудила себе сразу же бросившая неудачника жена. Если бы нашлась хоть какая-нибудь, пусть самая грязная и тяжелая работа... Но ее не было, в колониальных мирах Трирроуна положение за последние три года стало буквально катастрофическим, и безработица достигала порой тридцати процентов.
Безработный музыкант, к тому же, отличался чрезвычайно субтильным телосложением, любой работодатель, посмотрев на него, без промедления указывал бедняге на дверь, понимая, что много такой работничек не наработает. Иногда везло перехватить какую случайную подработку, но очень уж редко. А когда настала зима, и жить на улице стало невозможно, его положение стало совсем невыносимым. До последнего времени Гелу все-таки удавалось наскрести несколько ренни на оплату комнаты, но уже месяц ему совершенно не везло. Ел безработный музыкант только то, что иногда находил на свалке, а если не находил ничего, то голодал. На дрова и лекарство денег не было, и приходилось мерзнуть, пытаясь согреться под натащенными в комнатенку лохмотьями со свалок. А тут еще и проклятая простуда...
– Благие! – тихо взмолился Гел. – Ну, за что? Что я такого вам сделал? Помогите мне, умоляю...
Но молитвы никогда не помогали, не помогли и сейчас. Значит, завтра его голым вышвырнут на улицу. В тридцатиградусный мороз... Говорят, что замерзать совсем не больно, что человек просто засыпает и ему снится что-то хорошее. Что он даже не замечает, как уходит в мир иной. Гелу осталось надеяться только на это, иных надежд у отчаявшегося человека не осталось. Он прекрасно понимал, что денег сегодня ему не найти, а на жалость хозяина меблирашек надеяться глупо. Бородач за лишний ренни удавит кого угодно. Значит, все. Отпрыгался. В душе царила пустота, не было даже обиды или горечи.
Осталось сделать последнее – выплеснуть на бумагу музыку, не дававшую ему жить в последнее время. Да, эта музыка никому не нужна, да, эти листки, скорее всего, пойдут кому-то на растопку. Гел прекрасно понимал это, но не мог не записать рвущееся из души. Это было что-то большее, чем он сам. Снова потерев руки в попытке согреть, музыкант достал из-под стола найденную на свалке стопку рекламных листовок и принялся тщательно линовать их чистую сторону под ноты. А затем написал первый символ, и мир исчез для него, вокруг загрохотали галактики, заплакал ветер, стремясь к чему-то невероятному, к чему-то чистому и огромному. К чему-то доброму. Композитор больше ни на что не обращал внимания, под его рукой рождались и гибли миры, сейчас он был счастлив.
– Господин мэр! – сигнал селектора вырвал мэра города Рестэ из приятной послеобеденной дремы. – Трое аарн требуют встречи с вами!
ebooksa