— Молоко в палатке.
Бориска еле разжимал губы, не глядя в глаза старшему товарищу.
Он уже наслушался восторженных рассказов очевидцев об удачной охоте, выдержал хвастливый натиск восторженного и гордого Тиади, даже зачем-то подошел ненадолго к мертвому гусю.
Жизнь продолжала в этот день жестоко разочаровывать Бориску.
— Глеб, а ведь это нехорошо — воровать.
— Ах ты, праведник ты мой! Конечно, нехорошо. В этом я с тобой весьма согласен и поэтому не спорю.
— …А если нехорошо, — продолжал гнуть свою справедливую линию Бориска, — то почему ты сознательно совершил такой поступок и показал плохой пример другим людям?
— Ты переживаешь?
Глеб Никитин с усмешкой посмотрел на своего юного друга. Честь и совесть отряда сильно и одновременно покраснели.
— Опять правильно делаешь. Не к лицу мелкоуголовные наклонности современному российскому человеку!
— Ладно. Для ясности. Для твоего душевного равновесия.
Покручивая в пальцах мелкую еловую веточку, Глеб загляделся на вырастающий костер.
— Пацана с гусями в поселке видел?
— Ну…
— Рапортуйте разборчиво, юнга! Не ковыряйте в носу и не жуйте добытые там прелести. Заметил, как я разговаривал с тем мальчишкой?
— Да-а.
Борискино презрение почему-то начало слабо таять.
— Ну, так вот, гражданин общественный прокурор, и выскочил-то я тогда из машины, чтобы с мамашей этой пастушка провести переговоры.
— А зачем тебе с ней было говорить?
— Думай, Борисыч, думай, включай свою неразработанную голову на полную мощность!