Среди тысячи слов

22
18
20
22
24
26
28
30

– Так у тебя предубеждения против всего штата Индиана, – заметила я. – А у папы против бедного парня, живущего в трейлере. Поздравляю, вы оба одинаково поверхностные. – Я встала, забирая тарелку. – И я потеряла аппетит.

Я никогда не говорила с родителями вот так. Никогда. Но я проигнорировала аханье мамы из-за моей грубости и крик отца, приказывающего мне сесть обратно. Я утопала на кухню и кинула посуду в раковину.

Потом мне стало плохо.

Я вздохнула. Если бы все было по-другому, я была бы такой же высокомерной и полной предубеждений к Индиане, как мама. Несомненно. Я манхэттенская девушка, родившаяся и выросшая там. Старая я смотрела бы сверху вниз на учеников Джорджа Мэйсона и составила бы свое мнение о каждом из них, еще даже не ступив на порог школы.

«X» изменил все. Нельзя смотреть сверху вниз на кого-то, когда твою самооценку втоптали в грязь, разбили на кусочки, а потом еще и помочились.

Мне нравился Хармони. Мне нравились Энджи и ее друзья. Мне нравился Айзек за то, что заступился за меня сегодня в школе, и за то, что показал мне новые возможности благодаря его игре в «Эдипе». После долгих месяцев замороженной апатии казалось, что положительные эмоции к чему-то или кому-то подобны хранению чего-то хрупкого. Мне нужно было защищать его, прежде чем оно выскользнет из рук и тоже разобьется.

Я прошла обратно в столовую.

– Простите, что так с вами говорила. Клянусь, я прохожу прослушивание не из-за какого-то парня, а потому, что хочу этого. Можно мне теперь пойти наверх делать домашку?

Родители уставились на меня.

– Домашку? – спросила мама – Впервые мы услышали, как ты говоришь слово…

– Да, – сказал папа, обрывая ее. – Но еще одна такая сцена, и не будет никакой пьесы. Ясно?

– Ясно.

И мне и правда было ясно. Папа не имел никакой власти на работе под руководством Росса Уилкинсона, но в нашем доме он был боссом, правящим железной рукой, что раньше меня не беспокоило, потому что я всегда слушалась. Маленькая папина дочка.

Ксавьер вычеркнул и это.

Я поспешила наверх. За закрытой дверью я вытащила фотокопию монолога «Растеряши» из рюкзака. Я снова и снова прочитывала слова, теряясь в мире Роуз. Позволив ее словам стать моими.

Это было легко.

«Они что-то вкололи мне, чтобы я перестала кричать…»

Роуз кричала так, как я кричала внутри себя. Не переставая, весь день, каждый день, крики вырывались откуда-то из глубины. Крики, подобные рвоте. Кричала, пока этот звук не ломал мне кости. Собиралась с храбростью, чтобы взглянуть в зеркало и увидеть, что все еще цела. Я читала книги о людях, сходящих с ума. Как я все еще умудрялась идти вперед, переставляя ноги?

«Ты все еще горишь», – прошептала бабушка.

Я схватила ноутбук, открыла его, вбила URL Общественного театра Хармони. Сайт показал красивый снимок кирпичного здания под синим безоблачным летним небом. Фотографии с последнего спектакля «Эдип» были выставлены внизу, и почти на всех них был Айзек Пирс с бородой и в крови. Его обнаженные эмоции выплескивались с экрана.