– Да озарит Создатель твой путь, тётя Далибора.
– Велга, – глухо произнесла княгиня.
В ответ получилось только кивнуть.
– Жива, – тот же глухой безжизненный голос.
Велга осмелилась поднять глаза, наткнулась на тёмные глаза тётки и вдруг неожиданно для самой себя сорвалась с места, обвила её руками, уткнулась лицом и разрыдалась в голос. Тётка будто бы хотела отстраниться, но всё же обняла в ответ.
А Велга плакала, плакала и всё пыталась что-то сказать, но не могла выдавить ни слова и только мычала бессвязно и позорно, как безродная девка, цеплялась пальцами за одежду тётки и марала её белый платок соплями и слезами.
– Ну-ну, – Далибора подождала немного, нетерпеливо отстранила от себя, деловито, точно платок на ярмарке, оглядела ещё раз, поджала губы. – Тебе нужно помыться.
Ответить Велга ничего не смогла и не успела. Зазвенел колокольчик, и в покои бесшумно вошли две холопки: молодая и старая.
– Приведите господицу Велгу в порядок, – велела тётка. – И никому ни слова, что она здесь.
Тела обуглившиеся, точно чурки в печке, застывшие со вскинутыми руками, с искажёнными лицами, с распахнутыми в беззвучном крике ртами сваливали без всякого порядка, точно мешки с репой, на одну телегу.
– Плоть – земле, – пробормотала Галка, незаметно сложив большой и указательный пальцы в знак ворона.
– Душу – зиме, – так же тихо ответил Белый.
И рука его повторила за сестрой.
Так было принято. Они забрали жизни, передали их в руки госпожи, они же должны были с ними попрощаться. Белый находил в этом нечто успокаивающее – наблюдать за плодами своего труда.
Тела выносили с пожарища одно за другим, а они всё не заканчивались. Кто-то задохнулся от дыма, других завалило, когда обрушился дворец, третьи сгорели заживо. И всех теперь грузили на телеги, выстроившиеся вдоль дороги.
Только четырёх удостоили отдельной повозки. Их обмотали белым полотном, над ними постоял со скорбным видом городовой.
– Четыре, – сказала Галка.
– Я вижу.
– А говоришь, что девчонка сбежала.
– Я сам видел, – недовольно ответил Белый.