Смысл любви

Политик. Что вы в этом уверены – это ясно, но для меня не ясно даже, в чем, собственно, вы уверены. И, во-первых, ободренный вашей похвалой, я и тут возобновлю свой простой вопрос, который вам показался умным. Вы говорите «симптом конца». Конца чего: – я спрашиваю.

Г[-н] Z. Да конца того, о чем у нас была речь. Ведь мы толковали об истории человечества, о том историческом «процессе», который несомненно стал идти ускоренным темпом и, как я убежден, приближается к своей развязке.

Дама. C’est la fin du monde, n’est ce pas?[106] Это очень любопытно.

Генерал. Вот наконец до самого интересного добрались.

Князь. Вероятно, вы и Антихриста не оставите без внимания?

Г[-н] Z. Конечно, – ему первое место.

Князь (к даме). Извините, пожалуйста, у меня ужасно много дел совсем неотложных, так что, при всем желании послушать о таких интереснейших вещах, я должен отправиться к себе.

Генерал. Как? А винт?

Политик. Я еще третьего дня предчувствовал, что будет какое-нибудь злодейство. Уж раз религия замешалась, не жди добра. Tantum religio potuit suadere malorum[107].

Князь. Никакого злодейства не будет – я постараюсь вернуться в девять часов, а теперь решительно некогда.

Дама. Но почему такая внезапность? Почему вы не предупредили об этих важных делах? Не верю! Признайтесь, что это Антихрист вас вдруг спугнул.

Князь. Я вчера так много наслушался, что учтивость есть самое первое дело, что под этим внушением решил сказать неправду ради учтивости. Теперь вижу, что это очень дурно, и скажу прямо, что хотя у меня действительно много важных дел, но что я ухожу от этого разговора главным образом потому, что считаю непозволительным тратить свое время на рассуждения о таких вещах, которые могут иметь значение разве для папуасов каких-нибудь.

Политик. Ваш тяжкий грех излишней учтивости, кажется, теперь искуплен.

Дама. И зачем сердиться? Если мы глупы, просветите нас. Вот я, право, не сержусь, что вы и меня папуаской назвали, – ведь и у папуасов могут быть верные понятия. Бог умудряет младенцев. Но если вам трудно слушать про Антихриста, так вот на чем помиримся. Ваша вилла ведь два шага отсюда. Ступайте теперь заниматься, а к концу разговора приходите – после Антихриста.

Князь. Хорошо, приду.

(Когда князь отошел от беседующих) Генерал (смеясь, заметил). Знает кошка, чье мясо съела!

Дама. Как, вы думаете, что наш князь – Антихрист?

Генерал. Ну, не лично, не он лично: далеко кулику до Петрова дня! А все-таки на той линии. Как еще и у Иоанна Богослова в Писании сказано: вы слышали, детушки, что придет Антихрист, а теперь много антихристов. Так вот из этих многих, из многих-то…

Дама. Во «многие», пожалуй, и нечаянно попадешь. С него Бог не взыщет, его с толку сбили. Он знает, что своего пороху ему не выдумать, а в модном мундире ходить – все-таки почет, будто в гвардию попасть из армейских. Большому генералу это все равно, а для маленького офицера лестно.

Политик. Это психология верная. Но я все-таки не понимаю, почему он рассердился насчет Антихриста. Вот я, например, ни во что мистическое не верю, так оно меня и не сердит, а скорей интересует с точки зрения общечеловеческой. Я ведь знаю, что для многих это дело серьезное; значит, здесь выражается какая-то сторона человеческой природы, которая у меня атрофирована, что ли, но сохраняет свой объективный интерес и для меня. Я вот, например, совсем плох к живописи: и сам ничего не нарисую – даже прямой линии или круга, да и у живописцев не разберу, что хорошо написано, что дурно. Но я и вопросами живописи интересуюсь на почве общеобразовательной и общеэстетической.