После этого она приходила к нему одна и лежала вот так в его объятиях, и он поначалу тихо прижимал ее к себе, боясь сделать резкое движение или прикоснуться к ней так, что ее напугает. Ее сдобный масляный запах был слегка противен, но Юсуф не мог устоять, когда теплое мягкое тело терлось об него. Она целовала ему руки, лежа рядом, а порой и сосала кончики пальцев. Он скрещивал ноги, чтобы она не заметила, как возбуждает его, но не знал, как много она увидела и понимает ли вообще, чем они занимаются. После многих таких безмолвных часов он стал противен самому себе и к тому же боялся последствий, если их застанут в подобном виде. Он продумывал, какими словами положить конец ее визитам, но никак не получалось заговорить.
Первой заподозрила неладное Маймуна. Аша слишком настойчиво отгоняла братьев от Юсуфа, и они пошли жаловаться матери. Та сразу же ворвалась в комнату, велела Аше уйти. Юсуфу она ничего не сказала, лишь долго стояла в дверях, меряя его гневным взглядом. С той поры она стала холоднее с ним обращаться и бдительно следила, как он возится с детьми. Аша в его присутствии опускала глаза и никогда больше не приходила к нему в комнату. Хамид чаще держал его при себе, но вроде бы не был так возмущен, как Маймуна. Что именно рассказали Хамиду, Юсуф мог только гадать, но по его насмешливым замечаниям с тревогой понял, что теперь уж торговец всерьез задумал женить его.
4
Вскоре после этого — точно в назначенное время, через год после первой экспедиции — дядя Азиз явился опять, с новым караваном, намного больше прежнего. Число носильщиков и стражей дошло до сорока пяти — не так много по сравнению с невероятными караванами прошлого века, подобными кочующим деревням, с собственными князьками во главе, но для простого купца это было существенное предприятие. Чтобы нанять такое количество помощников, дяде Азизу пришлось взять у других купцов кредит под долю в будущей прибыли. И чтобы приобрести тот приумноженный груз, который они несли, дяде Азизу пришлось одолжить денег у индийских заимодавцев с побережья, чего он обычно не делал. Среди товаров были металлические изделия: тяпки и топоры из Индии, американские ножи и немецкие засовы. А также разные ткани: набивной ситец, каники[52], белый хлопок, бахта, муслин, кикои. А еще пуговицы, бусины, зеркальца и прочие побрякушки, предназначавшиеся в подарок. Как только Хамид увидел эту процессию и услышал о кредиторах, у него началась скверная простуда. Глаза заслезились, слизистые сразу же опухли. В голове отдавалось гулкое эхо, вытеснив из нее все прочее. Он все еще числился партнером Азиза — если нынешнее предприятие провалится, весь товар Хамида, все его имущество перейдет заимодавцам.
Руководил сборами, как и прежде, Мохаммед Абдалла. Его правое плечо толком не зажило, хотя знаменитый мганга провел весьма мучительную операцию, вправляя сустав. Боль мешала мньяпаре размахивать тростью с привычной свободой, а в результате и походка сделалась не столь заносчивой и угрожающей. Задранный подбородок и широко разведенные плечи выглядели теперь преувеличенной позой, то есть нелепо и смешно. То, что прежде казалось обращенной ко всему миру яростной силой, теперь выглядело ужимками тщеславия. Изменилась даже его речь, порой он казался расстроенным, сбитым с толку. Дядя Азиз, прежде не обращавший на своего помощника внимания и предоставлявший ему делать свою работу, теперь ласково заговаривал с ним.
Поскольку число носильщиков заметно увеличилось, Мохаммед Абдалла нанял человека надзирать за ними. Надсмотрщика, высокого, мощного с виду человека из Морогоро, звали Мвене. В первые дни он едва ли произнес несколько слов. Он тоже славился свирепостью и потому носил прозвище Симба Мвене, Лев Мвене. Расхаживая среди подчиненных, он сурово поглядывал на них, доказывая, насколько заслуженно это имя.
На этот раз Юсуфу предстояло проделать путь вместе со всеми. Дядя Азиз сам сообщил ему это, бодро, улыбчиво: ему, дескать, требуется человек, кому он может доверять.
— Ты уже слишком взрослый, чтобы засиживаться тут, — сказал он. — Того гляди попадешь в беду, свяжешься с дурной компанией. Мне нужен умный парнишка присматривать за моими делами.
Юсуфа такой комплимент скорее озадачил, но он сообразил, что то была просьба Хамида: забрать его в путешествие. Он слышал, как мужчины говорили о нем. Понял не все, поскольку дядя Азиз частенько переходил на арабский и Хамид пытался подражать ему в этом. Но он разобрал, как на террасе Хамид уверял дядю Азиза: мальчик сложный, пора ему посмотреть мир.
— Сложный мальчик, трудный, — повторял Хамид. — Либо заберите его с собой, либо надо его женить. Он уже взрослый, семнадцать лет в прошлом месяце. Смотрите, какой он большой. Нечего ему тут делать.
Накануне отправления разразилась буря. Сначала поутру поднялся сильный ветер, он нес тучи пыли и сухих веток по дорогам и пустырям. К середине дня пыль сгустилась настолько, что солнечный свет померк, все было покрыто слоем скрипучего песка. Потом ветер внезапно стих и на мир опустилось великое молчание, самый громкий звук заглушался толстым слоем пыли. Если кто-то пытался заговорить, ему в рот набивался песок. Затем ветер поднялся снова, на этот раз принеся шквальный дождь, который лупил струями по домам и деревьям и обрушивался на каждого, кто еще не нашел себе укрытия.
Через несколько минут дождь превратился в затяжной ливень, его шум прерывался лишь треском сломавшегося дерева или отдаленным рокотом грома. Носильщики и товары были рассеяны этой бурей, судя по тревожным крикам и воплям, кто-то, похоже, пострадал. Когда среди дня наступила тьма, носильщики стали призывать Божье имя и молить о милосердии, чем навлекли на себя гнев Мохаммеда Абдаллы.
— С чего Богу проявлять милосердие к невежественным тварям вроде вас? — орал он, слова его с трудом различали те, кто стоял рядом. — Это всего лишь буря. Почему вы так себя ведете? Ой-ой, змея проглотила солнце! — передразнил он, вращая бедрами в издевательской пародии на бабское поведение. — Ой-ой, горе-злосчастье! Дурной знак! Ой, путь нам преградят демоны! Так спойте же песенку, чтобы рассеять злые чары. Или сожрите мерзостный порошок, которым вас снабдили знахари! Что, неужто не знаете каких-нибудь заклинаний? Может, зарежете козу и погадаете по желудку? Вы одержимы страхом перед демонами и всякими предзнаменованиями, а еще называете себя людьми чести и важничаете. Ну же, спойте песню, чтобы отогнать злую волшбу.
— Я полагаюсь на Бога! — вскричал Симба Мвене. — Тут не все трусы.
Мохаммед Абдалла смерил его пристальным взглядом. Он стоял под дождем, вода текла с него ручьями. Он словно тщательно взвешивал и слова, которые произнес Симба Мвене, и как тот держался, когда их произносил. Затем мньяпара усмехнулся с тщательно отмеренной злобой и кивнул. В бурю Мохаммед Абдалла вновь стал самим собой, в хаосе он метался и орал с упоением.
— Хайя, хайя, — подгонял он носильщиков. — Если не хотите, чтобы я расписал вам задницы тростью, угомонитесь-ка живо. Посмотрите на сеида: он рискует потерять куда больше, чем вы. Что у вас имеется, кроме жалкой жизни, которая никому не сдалась? А у сеида — его богатство и богатство, которое вверили ему другие люди. Он должен заботиться и о вашем благополучии, не только о своем. У него от Бога дар вести дела. У него красивый дом, куда он хочет вернуться. Все это он может утратить, но разве он носится по двору, кудахча, как курица с яйцом? Демоны! Сотню демонов и тысячу ифритов вам в глотку, если не прекратите этот галдеж. Делом займитесь, укройте провизию и товар! Хайя!
Дождь не стихал до поздней ночи, к тому времени постройки обрушились, скот унесло потоком, животные тонули в огромных лужах, вспененных яростной бурей. Сорвало крыши с уборных, переломилось и рухнуло одно из хлебных деревьев на росчисти. Чудом уцелели голубятни, так сказал Хамид. Во дворе до утра жгли факелы, носильщики и охранники пытались спасти все, что могли. Теперь уж они переговаривались бодро, порой поливая друг друга насмешливой бранью, выкрикивая ругательства. Они изумлялись царившему вокруг хаосу и разрушению, но вроде бы не были ими удручены.
Утром, когда все было готово, дядя Азиз подал сигнал.
— Хайя! — сказал он. — Доставьте нас вглубь страны.
Мньяпара возглавил процессию, он держался очень прямо, несмотря на боль в плече, задирал голову с презрительным высокомерием аристократа. Ему было трудно сохранять прежнюю осанку, он знал это и все же надеялся, что сумеет произвести достойное впечатление на этот наемный сброд и на грязных дикарей, мимо которых шествовал. Чтобы подчеркнуть размах нынешней экспедиции, к барабанщику и трубачу добавили двух горнистов, целый оркестр. Первым вступил рог сива, его протяжные, внушающие почтение звуки пробуждали в каждом тайную тоску, а затем присоединились остальные музыканты и возвеселили сердца путешественников, шагавших в неведомые земли.