Мастер проклятий

Я не обращаю внимание на мерзкие слова. Виски будто обручем сжимает, мне кажется, что голова вот-вот лопнет. И еще я почему-то чувствую, что стоит мне отвести взгляд, тряхнуть головой, и наваждение уйдет — только мне не хотелось, чтобы оно уходило.

Потеряв интерес к находке, жандарм роняет ее под ноги, и снова поворачивается к разворошенному комоду. Я вижу, что его правая нога совсем близко к упавшему на мраморный пол кусочку ткани. Вот грабитель снова переступает, чтобы дотянуться до следующей заинтересовавшей вещи. Мне почему-то очень хочется, чтобы он наступил на батист. До ужаса. Всего парой дюймов левее, и его нога окажется не на голом мраморе, а на отрезке белой материи. И жандарм действительно наступает туда, куда мне хотелось. Тяжелый ботинок сминает ткань, она чуть заметно проскальзывает по гладкому полу.

Жандарм радостно выхватывает очередную тряпку. С криком «Смотри!» — резко поворачивается к напарнику, опирается на левую ногу… Батист скользит по гладкому мрамору. Опорная нога выскакивает вперед, жандарм запрокидывается назад. Я успеваю разглядеть его лицо, на котором смешались разные выражения. Радость от удачной находки, удивление, и только зарождающийся страх. Испугаться по-настоящему он так и не успел, потому что затылком приземлился прямо на Марса с мечом, что стоял на краю комода. Бог разит насмерть. Жандарм насадился на статуэтку очень надежно — не только меч, но и голова древнего бога оказались внутри черепа грабителя. Он умер мгновенно.

Удивленно закричал напарник покойного, бросился к телу, увидел лужу крови, растекающуюся из-под головы только что веселого и довольного приятеля. От ужаса и растерянности карабинер попятился, замер. На крик уже спешили сержант и отец.

Я тоже сделал несколько шагов назад и отвернулся. У меня почему-то возникло такое чувство, будто это я поспособствовал смерти того жандарма. Ведь я так хотел, чтобы он наступил на этот скользкий кусок ткани. Нет, мне не жаль было эту мразь. Туда ему и дорога. Но все равно было не по себе. Однако моральные страдания меркли перед общим паршивым состоянием организма. Я вдруг почувствовал, что с большим трудом остаюсь на ногах, голова раскалывается от боли, а по лицу течет что-то мокрое. Проведя рукой по губам, без особого удивления обнаружил кровь.

Очень повезло, что мама не растерялась. В первый момент она тоже смотрела на покойника, но очень быстро заметила мое состояние. Пока я разглядывал блестящую кровь на ладони, а жандарм тормошил покойника, она силой увела меня в их с отцом спальню и стала оттирать кровь.

— Тебя нужно срочно умыть, — шептала она. — Нельзя, чтобы они это увидели. Эти олухи ничего не поймут, но их будут расспрашивать чистые — и те обязательно сообразят, в чем дело!

— А в чем дело, мам? — вопрос прозвучал жалко, да и бессмысленно — я, похоже, уже и сам догадывался, что произошло.

— У тебя проснулся дар, мой мальчик, — тихо сказала мама. — Не думала я, что он будет таким — он ведь совсем далек от отцовского… но в нынешние времена это даже хорошо, хоть и опасно. Интересно, кто помог тебе его пробудить? Атропос[15], или же сама Ананке[16]? Хотелось бы, чтобы Ананке, — протянула мама и тут же испуганно приложила руки к губам. — Прости Атропос, если обидела, я только хочу, чтобы сын мог не только убивать. — И снова, уже нормальным голосом. Впрочем, это все не важно. Главное сейчас, чтобы чистые не узнали, что он не сам поскользнулся, поэтому молчи! Знаю, что тебе очень тяжело, но ты должен терпеть и не показывать виду. Скажем, что тебе стало плохо при виде покойника — это никого не удивит, но все равно ты должен стоять на ногах. Она вышла на минуту, чтобы предупредить отца и рассказать сержанту, что произошло. Точнее, подтвердила слова второго карабинера, который хоть и был поражен внезапной смертью напарника, даже не подумал о том, что она была не случайной. Я в это время старательно убирал все следы, оставшиеся после пробуждения дара. Кровь успел убрать до того, как она попала на одежду, синяки, образовавшиеся под глазами, припудрил, воспользовавшись маминой косметичкой. Что делать с глазами, в которых тоже полопались сосуды, я не придумал. Жаль, темных очков здесь еще не изобрели.

Сержант с оставшимся рядовым занимались телом покойника — вызывали подмогу, вытаскивали статуэтку у него из черепа. Очень повезло, что не все оказались столь покладистыми, как наша семья. Некоторые из тех, кому было нечего терять, ожесточенно сопротивлялись выселению. В этот день свой конец нашел не один жандарм, и даже, говорили, трое чистых были убиты, так что до «несчастного случая» никому не было дела. Родители потом рассказали, что последователи нового бога отлично чувствуют проявления манн. Если бы в течение часа-двух после происшествия кто-то из них оказался рядом, наша неуклюжая конспирация ничем бы не помогла.

В результате в новую квартиру мы отправились сразу, как только из дома вынесли труп. Мы почти ничего не взяли с собой. Впрочем, никто из нас об этом не жалел. Вещи казались оскверненными, прикасаться к ним стало неприятно. Только те деньги, что отцу удалось припрятать незаметно от жандармов, пока они разбирались с происшествием, больше ничего. Возможно, это нерационально и глупо, нужно было хватать как можно больше — в крайнем случае, что-то мы могли бы продать потом, но мне хотелось сохранить хоть каплю достоинства, и, думаю, родители чувствовали то же самое. Единственное, что мама действительно хотела забрать — это статуэтки богов и принадлежности для отправления обрядов и ритуалов, но их не разрешили взять уже сами жандармы, разбив и попортив то, что смогли на месте, а оставшееся упаковали, чтобы отнести чистым — для последующего уничтожения. «Вам все это не нужно, чтобы молиться своим грязным богам», — лаконично высказался сержант, растерявший свое веселье после того, как потерял одного из подчиненных.

Мой неожиданно проснувшийся дар стал той новостью, которая на время заставила забыть обо всех неприятностях, которые на нас свалились. Родители пытались учить меня им пользоваться, рассказывали, как развивать. Дело осложнялось тем, что все методики, которые знал отец относились к дару его семьи, исправлению недостатков и ремонту. Так что упражнения приходилось выдумывать на ходу. Обучение началось в первую же ночь после того, как мы обустроились в новом жилище — тесной квартирке с рассохшимися дощатыми полами в инсуле на окраине города, в одном из бедных кварталов. Мы все трое сидели на полу, потому что мебели, конечно, не было. Отец успел раздобыть где-то дрова, которые теперь уютно потрескивали в камине — и это была единственная капля уюта во всем жилище, пустом и не слишком чистом, но никому из нас не было дела до неудобств. Я был слишком возбужден открывшимися способностями, а родители — слишком встревожены.

— Способность проклинать — очень редкая, — рассказывала мама, которая, как жрица Гекаты знала гораздо больше о божественном, чем технарь — отец. — Я не слышала о семьях, которые сейчас обладают таким манном. Если такие и остались, они привыкли не афишировать свои возможности. Сам ведь понимаешь, сынок — одно дело защищаться от кого-то, кто бросает огонь, или молнию, может заморозить или наслать болезнь. От огня можно защититься или уклониться, от холода спасет огонь и теплая одежда, болезнь можно вылечить. Но что делать, когда не знаешь, откуда ждать опасности? Проклинатель… В прежние времена на них велась охота, тайная или даже явная. Поэтому они никогда не афишировали такой дар. Проклинатели всегда скрывались, и я очень мало знаю о том, как они развивают свои манны. Тебе придется учиться большей частью самостоятельно. Но главное правило ты должен запомнить накрепко: никто не должен знать, что у тебя вообще есть дар. Не доверяй никому. Даже сейчас среди тех, кто не предал богов, ты не найдешь друзей. Найдутся такие, кто захочет тебя убить, просто чтобы самому избавиться от опасности, а остальные постараются держаться от тебя подальше. Ты должен будешь скрываться, сынок. Всю жизнь.

Да, обучение началось с техники безопасности, и мне ни тогда, ни впоследствии не приходило в голову относится к словам родителей легкомысленно. Должно быть, они так старались вбить мне в голову эти правила потому, что боялись, что мне захочется похвастаться. Может быть, тринадцатилетний ребенок и не удержался бы, но мое взрослое сознание в этом отношении очень помогло. Я был полностью согласен, что такую способность стоит держать секрете, хотя бы потому, что в противном случае она просто теряет половину своей эффективности.

Что касается практики — мама, пожалуй, преуменьшила свои знания. У нее не было четких методик для перехода с одного ранга на другой, как для других видов манн. Для проклинателей ничего подобного вообще не создавалось. Официально никто даже не определил, к какой градации нас относить — военной или гражданской, хотя традиционно почему-то относили именно к гражданской. В легендах сильных проклинателей называли мастерами или даже повелителями проклятий, как обладателей гражданских манн, но никогда — гоплитами или полемархами, как тех, у кого манны военной направленности.

По крайней мере того, что она мне рассказала, оказалось достаточно. Упражнения мы придумывали вместе, а потом я занимался самостоятельно. Тогда, в нашем старом домусе, я действовал больше на инстинктах, и оттого потратил очень много сил. Фактически, там сработала чистая ненависть и желание остановить тварь в форме, все остальное сделал мой дар. И на это потребовалось очень много сил. Я еще очень долго не смог бы повторить ничего подобного — в момент пробуждения дар бывает очень силен, но чтобы вновь использовать его на таком уровне нужно долго тренироваться. Я упражнялся каждую свободную минуту, пытаясь восстановить то состояние, в которое погрузился, наблюдая за копающимся в наших вещах жандармом. Каждую ночь я изо всех сил концентрировался, по нескольку часов пытаясь войти в это подобие транса, и первые успехи появились только спустя полгода бесплодных попыток.

Однако тренировками дара дело не ограничивалось. Внимательность и фантазия тоже играли важную роль. Прежде всего, я должен был научиться видеть окружающее. Чем больше возможностей я вижу, тем легче оказывать влияние. А еще я должен четко представлять себе то, что должно случиться. Я учился видеть, что происходит вокруг. Видеть предметы и замечать в них слабые места, видеть людей и представлять, что и по какой причине может случиться. Я шел по улице на работу, и представлял, как на голову вон тому чистому падает кусок черепицы. Почему он решил упасть только сейчас? Почему именно этот кусок черепицы? Он лежит чуть криво, значит, держится чуть слабее. Я переводил взгляд на конный экипаж, и пытался понять, почему он может внезапно остановиться? Лопнет ось? Или, может, слетит подкова у лошади? Или оса внезапно укусит кучера, и тот, дернувшись, потянет за поводья?

Благодаря этим заботам освоиться на новом месте стало немного проще, хотя жизнь в «месте компактного проживания неблагонадежных жителей», как называлась наша резервация, оказалась очень непростой, но за эти годы присутствия духа я не потерял — возможно, потому что это было отчасти мое решение. И до поры я о нем не жалел. Вот только в последний год стало совсем тяжело, особенно после того, как «неблагонадежным» запретили работать за серебро — только ассигнации, которые в остальной части страны хождения не имели. Да и работу найти стало гораздо сложнее.

Глава 4

Тот вечер, когда я вернулся с добычей, получился по-настоящему праздничным. Я никогда не забуду, как радостно и весело нам было, когда мы сидели все трое на одном топчане, прижавшись друг к другу для тепла — дрова для камина кончились месяц назад, а на новые денег не было. Но мы истратили последний запас, хранимый на случай сильного холода. Знали, что завтра можно будет купить все, чего не хватает, и что денег теперь хватит до следующей зарплаты и до выздоровления отца. А пока лакомились удивительно вкусными пирогами, подаренными заботливым доминусом Понсе, болтали обо всем и ни о чем, вспоминали старые времена — без грусти, хоть и с ностальгией, строили планы на дальнейшую жизнь. В общем, проводили время так, как это бывает в любящей семье.