Чомбе отсидел очередные десять суток, а потом два дня отъедался и отогревался. Нетакам на малолетке и на взрослых зонах чаще остальных категорий сидельцев приходится попадать в штрафные изоляторы. Существенная доля общака идёт на подогрев штрафникам, иначе недолго и ноги протянуть на зонном пайке, перемежаемом вдобавок штрафным пайком, где миску «горячей» баланды дают через двое суток на третьи. Однако подогрев этот мало предохраняет от туберкулёза и разных других тюремных болезней и напастей, связанных со здоровьем.
Как-то оба они тормознулись в бараке, симулируя болезнь. Чомбе предложил карточный турнир. Играли один на один по символическим ставкам. Подрезали каждый картой из своей колоды, а играли другой колодой, специальной. Бой был колотый (карты были меченые), оба его знали, банкомёту можно было исполнять, но пойманный за руку проигрывал тройную ставку. Играли в штосс, и Гек явно побеждал. Он передёргивал с такой скоростью и так мягко, что не слышно было даже характерного шлёпка нижней карты. Наконец Чомбе бросил карты, рассчитался и пересел на стул рядом с Геком.
– «Плиз» у тебя красиво получается. Знаешь, я рад, что тогда в тебе не ошибся. Но послушай меня – завязывай с картами. Завязывай напрочь.
– Ты что, Чомбе, за проигрыш обиделся?
– Есть немного. Но это фигня. А вот то, что даже я обиделся, – это не фигня. Есть в тебе нечто, в манере твоей игры, что раздражает безумно. Надменность, что ли… Но я ведь знаю, что ты не плюёшь на друзей, что с себя рубаху снимешь для них, а видишь – все равно злюсь. Ты не играешь, а работаешь, не соревнуешься, а обираешь без азарта, понимаешь? Если же ты станешь каталой – а к тому идёт, – не видать тебе настоящего авторитета. И ещё: ты теперь почти всегда шестёркам даёшь стирать тебе носки, гладить форму, ну, понимаешь, о чем я говорю. По нашим понятиям это не западло, а все же лучше никогда не поручай этого другим, ну разве – в крайнем-прекрайнем случае. Я потомственный урка, моя дорога ещё у мамы в… животе определилась, я знаю, что говорю…
Это был последний их задушевный разговор – судьба приготовила для Чомбе четырех тузов и джокера в придачу. Господин Председатель не забыл симпатягу-подростка, жертву расизма, и своею властью издал соответствующее распоряжение. Он распорядился пересмотреть и объективно разобраться в деле несчастного паренька. Чиновники, феноменально чуткие к настроениям своего патрона, двинули вниз более определённое требование, так что на зону уже спустился приказ об индивидуальной и немедленной амнистии – дело в этих краях неслыханное. Более того, губернское управление лагерей подстраховало приказ грозным устным напоминанием: никаких падений с лестницы и иных случайностей. Приказ поступил днём, но выпустить немедленно Чомбе не могли, хозяин был в отъезде по делам, в Иневии, а без него ни подписать, ни отпустить никто не мог. Чомбе тут же нажрался как свинья и стал буянить. В конце концов его схватили и бросили в камеру изолятора до утра. Кум и режик в бессильной злобе упились не хуже Чомбе, их пришлось развозить по домам – благо все рядом – на служебной машине. Но пойти и попинать Чомбе, душу отвести, не осмелился никто из них, даже на пьяном глазу.
Утром его покормили прямо в изоляторе, чтобы зону не мутил. Друзья умудрились пропихнуть ему косяк с дурью на опохмел и на дорожку.
Шёл утренний развод, вся зона с завистью и удовольствием слышала и видела счастливого, в дым обкуренного Чомбе, которого под руки подтащили к машине, чтобы отвезти и погрузить его на ближайшей железнодорожной станции к месту назначения, в Бабилон. Из зарешеченного окна далеко ещё слышались прерываемые заразительным хохотом куплеты «Мадагаскара»: «Мы тоже люди, мы тоже любим… пусть кожа чёрная, но кровь чиста…»
Геку исполнилось тринадцать, потом тринадцать с половиной – срок постепенно разматывался. Чомбе успел оставить Геку наколку в Бабилоне – куда обратиться по выходе, чтобы не зависнуть на первых порах без жилья и денег, но с тех пор – ни слуху о нем, ни духу. За это время Гек порядочно подрос, хотя и теперь во время поверок пребывал на левом фланге, но уже и не самым крайним. Зона белела на глазах. Хозяин, режик, кум и растлитель беспощадно выпалывали нетаков, натравливали на них активистов и пацанов: якобы из-за них повышаются нормы выработки и ужесточается режим содержания. На деле все было проще, администрация зоны тоже чуяла новые либеральные времена в экономике: возникали новые и новые предприятия, рынки заполнялись товарами, состояния делались на глазах. Вместе с повышением уровня жизни, опережая его, росли и аппетиты граждан. Люди покупали катера, виллы, новые костюмы, парную говядину к обеду, кольца с бриллиантами – у кого на что хватало доходов. А у хозяина и его присных был только один источник дохода, не считая мизерных окладов, – зона. Надо было выполнять директивы, на благо страны и Президента, и перевыполнять их в свою пользу.
По-прежнему в домашнем хозяйстве любого мелкого зонного начальничка заметную роль играли малолетние кабальные работники, но этого мало было по теперешним временам. Невыход на работу однозначно сопровождался «десяточкой» с предварительным избиением, шмоны по промзоне стали постоянным явлением – два-три раза в день, особо тщательный – раз в неделю. Брак – избиение и трюм. Правда, трюм, как ни парадоксально, стал гораздо легче: теперь в изолятор водворяли только на ночь, а днём выводили на работу – с горячей пищей, с возможностью разжиться куревом и тёплыми шмотками. Первое время нетаки чувствовали, что почва уходит у них из-под ног – зонный пролетариат стал смотреть волками на их праздность, в то время как остальные пуп надрывают на проклятом производстве. Некоторые не выдержали и вступили в актив (Гек ни секунды не сомневался, что Удавчик первый переметнётся, и угадал), другие уходили под землю, не устояв против холода и побоев, некоторые докатились до «малокрыток» – психлечебниц тюремного типа…
Гек резко ограничил себя в карточных играх и играл, только чтобы внести в общак и заплатить за норму, которую бугор выводил ему в конце каждой смены. Он первый придумал ход, реализация которого вернула нетакам авторитет и признательность со стороны пацанов зоны. Зонное начальство, заинтересованное в выпуске неучтённой внеплановой продукции, безбожно завышало в плановых расчётах допустимый процент брака и нормативный процент отходов, но истинный минимум возможных потерь им был неизвестен, его знали и чувствовали своим горбом и мозолями малолетние рабы у станков. Тут даже актив не желал помогать начальству. В этих условиях появилась возможность вклиниться в производственную щель между минимумом и максимумом потерь, поскольку явно и на бумаге контролировать неучтённые материалы хозяин не осмелится. У нетаков были каналы получения с воли зонного дефицита. Их следовало только развернуть в обратную сторону для продажи дешёвой качественной продукции. Нет, конечно, и раньше воровали готовую продукцию и сплавляли её на волю, но то была кустарщина, эпизодическая и мелкая…
Гек долго ворочал идею в своём мозгу, но вынужден был признать, что не в силах придать ей производственную чёткость и перспективу в денежном выражении. Он обратился к Попусу, который слыл великим практиком гешефтмахерского дела, и попросил консультацию. Попус обещал подумать. Через три дня он принёс Геку свои расчёты. Гек с трудом продирался сквозь расчёты и формулы, поскольку учился все ещё в четвёртом классе (а на самом деле – вообще не учился), но когда понял и внёс в уме поправки на масштаб – обалдел напрочь: суммы вырисовывались грандиозные. Попус обещал привлечь земляков для сбыта на воле – Гурама, которого Гек знает, и многих других (Гурам тоже откинулся почти год назад, устроился на продовольственную базу помощником кладовщика и стал, по слухам, ещё жирнее). Гек помчался к Карзубому, ставшему главнетаком после Слона (тот ушёл досиживать на взросляк). Карзубый не обладал физической силой и беспощадностью Слона, но был хитёр и дальновиден. Через полгода ему тоже предстояло идти на взросляк, а пока он выполнял обязанности не только главнетака, но и зыркового от ржавых четвёртого спеца (жёсткой зоны). У него в руках были почти все зонные «кони» – каналы на волю – с воли, он сразу просек перспективность идеи и тотчас взялся переналаживать каналы в необходимом направлении. Машина завертелась. В систему контрхищений из системы хищений были вовлечены даже некоторые активисты, которых покупали вслепую. Через два месяца на зоне закрутились серьёзные деньги, на взрослый общак посылалось в пятнадцать-двадцать раз больше против прежнего, нетаки катались как сыр в масле, простые пацаны не уступали им в благосостоянии, не все, понятное дело, а только вовлечённые в процесс. По совету Гека Карзубый вручил Длинному – бугру зонных активистов – две тысячи талеров и пакет с десятью тысячами для передачи режику: пусть ослабит контроль там, где трудятся наиболее честные и сознательные ребята, – там, там и там. Оба деньги приняли…
Жадность и болтливость участников сгубили все дело. Нетаки пили напропалую, хвастались деньгами и возможностями. Обделённые принялись стучать на более удачливых товарищей. Кум и растлитель денег не получали от всего этого бизнеса, поэтому бдительность не ослабляли. В одну нехорошую ночь повязали во время тотального шмона всю ночную смену – бугра смены, Карзубого, Гека, Повидло и ещё кучу разнокалиберного зонного народа. Однако шум официально поднимать было нельзя, прокуратура задала бы неприятные вопросы и хозяину зоны, и его помощникам. Все участники из нетаков приняли по десять суток, пацаны кто по пять, кто по трое, неучтенку реквизировали, «производство» прикрыли. Производство можно было бы спасти, но взятые на испуг подростки раскалывались и закладывали по глупости самих себя и своих подельников. В основном валили все на нетаков. Однако через месяц на зоне вспыхнул бунт.
«Обворованная» администрация в своём праведном гневе подрубила сук, на котором сидела: исчезли левые заработки, исчезли деньги, так или иначе доходившие до каждого юного сидельца, до любой ступеньки зонной иерархии. Исчез стимул к труду. По зоне прокатилась волна ЧП, восемь человек оказались заигранными, поскольку возможности отдать долг сморщились до нуля. Один из них повесился, трое предпочли сбежать на вахту (оттуда этапом на другие зоны, в слепой и наивной надежде, что там не узнают об этом), четверо были безжалостно опущены, один из них тоже повесился. Скудная и безрадостная, каторжная прежняя жизнь вспоминалась теперь этим троим волшебной сказкой, – нигде, ни на каких взрослых режимах, ни под какими пробами нет такой безоглядной жестокости, как на малолетках… Драки на зонах – втройне на малолетках – обыденность, но теперь доходило каждый день почти до резни. Изолятор переполнился до отказа, пришлось освобождать под него складские подвальные помещения, слишком сухие для воспитательного процесса, но зато вечно холодные. Гек, в качестве нетака, вынужден был участвовать в бесконечных разборках и карательных экспедициях: обезумели и вышли из-под контроля голодные пацаны, попытался погасить нетаков не менее оголодавший актив, в полный рост задействованный в лопнувшем бизнесе; даже парафины и кожаны стали психованными и дерзкими. Давление в зонном котле повысилось до критической отметки, оставалось только гадать, когда и где рванёт.
На административных совещаниях вся головка зоны во главе с хозяином искала выход, как восстановить дисциплину и левые доходы. И наконец придумали – расценки решено было снизить в очередной раз, а нормы выработки повысить. Получалось изумительно складно и красиво: расценки – дело внутреннее, а значит, доля зарплаты в себестоимости снизится без всякой огласки, планируемый объём продукции прежний, сверхплановый – он на то и сверхплановый… А осуждённым придётся немного интенсивнее потрудиться – меньше дурогонов станет, которые от безделья режим нарушают. Хочешь пайку – шевелись.
Первыми начали обойщики. Бугра смены едва не утопили в баке с краской, когда он объявил о нововведениях. Как-то вдруг смена превратилась в стаю воющих психов: подобрав железные пруты и гаечные ключи, подростки бросились крушить ненавистные машины, баки, канцелярию, где по счастливой случайности не оказалось вольнонаёмных (в этот день для них проводились противоатомные учения), оконные стекла и лампочки. Сохранивший хладнокровие Карзубый тотчас отрядил посланца в другой корпус, и там немедленно поддержали. Поначалу кинулись было на актив, но те настолько искренне и яростно молотили в прах имущество зоны наравне со всеми, что на время бунта антагонизм затушевался. Впрочем, бугор зоны и ещё с десяток заядлых активистов предпочли сбежать на вахту, удерживаемую вооружёнными охранниками.
Несмотря на день, по промзоне загуляли прожектора, сирены надсадно возвещали на всю округу, что в пятьдесят восьмой-дэ – ЧП на уровне массового побега. Из зоны на вахту поспешно мчались служаки – одного, по слухам, уже порвали насмерть. Нет, беднягу только измолотили, но убивать не стали, он слыл «хорошим», не раз водил коней (передавал с воли всякое – за деньги, конечно).
Это была заслуга Карзубого, он понимал, что бунт вряд ли закончится полной победой восставших, и дал установку: «мебель» крошить, «людку» не трогать. Дальше следовало прорваться в жилую зону, вплотную примыкающую к промзоне, их разделяла только ограда из колючей проволоки. Зачем это было надо – никто не знал, да и не спрашивал, инстинктивно рвались в то место, которое считали домом (и постель и тумбочка – все здесь). Душа Гека также стремилась в жилую зону, у него, как и у Карзубого, и Жуковара, и у рога-активиста Длинного, и у многих других на жилой зоне были денежные и вещевые заначки, а у Карзубого ещё и «дуван» – общак, за который он головой отвечал перед зоной.
Штурм начали тотчас же. Клещами, ломиками, пожарными топорами и баграми в пять минут раздолбали целую секцию ограды и черно-синим потоком хлынули в жилую зону. В первую очередь был разграблен медпункт, куда ринулись любители спирта и веселящих таблеток. Нетаки под предводительством Карзубого принялись взламывать двери в кабинеты лагерного начальства, хотя самый желанный кабинет, кумовской, был недоступен – располагался вне зоны. Гек, само собой, был там же. Он и Повидло притащили фомки и кувалды – надеялись поживиться содержимым сейфов. Денег нашли изрядно, около четырех тысяч наличными, их положено было сдать в общак. Документы свалили прямо на паркет в кабинете у хозяина, но Гек вдруг раздумал сжигать их и даже запер кабинет снаружи, когда пришлось бежать на экстренную сходку, созванную Карзубым.
Наибольшую активность в штурме и разрушениях проявили те, кто мотал срок за «мохнатку» – изнасилование. По нынешним временам на взросляке таких карали с разбором, вникая в обстоятельства дела, но лишние очки перед неизбежным «страшным судом» никогда не грех добавить. Парафины смотрели на все мёртвыми глазами – им было бара-бир, чей верх, каковы порядки, было бы что пожрать… Даже опущенные проявляли намного больший интерес, но они шли следом, чтобы не смешиваться и не соприкасаться с основной массой осуждённых.