Черная Земля

– Долго?

– А какой сейчас год?

– Тысяча сто пятнадцатый, – ответил я. Спустя секунду или около того – время ощущалось не слишком хорошо, – добавил: – Со дня образования государства Термилион.

Черта замер, но только на мгновение.

– Должно быть, несколько тысяч лет прошло.

– Долго, – оценил я. Не повезло мужику. Как он не свихнулся? Хотя… а кто, собственно, сказал, что этого не произошло? – А чего сразу к себе в гости не пригласил?

– Ты должен был привыкнуть к капитрену.

– К чему?

– К капитрену. Тетради.

Оно еще и называется как-то? Я задумался и… У меня явно был удачный день. Второй раз за короткое время в голову пришла умная мысль. Черта сидел в этом ка… пи… э-э… тетради, в общем, тысячи лет. Несмотря на это, мы с ним разговариваем, хотя языки у нас абсолютно точно должны быть разными. Раньше я думал, что он все через мою голову понимает, но теперь кажется, что так у него не могло получиться.

Он все время был в тетради и посылал мне свои мысли, а я ему свои. Но ведь как-то мы друг друга понимали! Только я хотел сказать, как Черта меня опередил:

– Я долго ждал этого момента, очень долго. С тех самых пор, как мне пришлось прятаться. Признаюсь, я был не очень рад, когда сумел понять, куда ты направляешься, но теперь это уже не имеет значения…

– Выходит, ты сам залез в эту штуку…

– Не «штуку»… – В его голосе отметилось недовольство: не понравилось ему, что его перебили. – Капитрен – неизменение. Он помог мне сохранить себя.

– И зачем это было нужно – прятаться? – Облака у меня под ногами твердели: так о них было удобней опираться. Цвета там, куда ложился мой взгляд, становились чуть более постоянными и почти не смущали глаз.

– Я последнее, что осталось от моего народа. Ауреи, гизки, накхи с согами, нократос и мы – алви. Наша война… Казалось, что на этом… на этом все закончится… изменится… что уж теперь-то места хватит всем… Все смогли бы привыкнуть! Она вспыхнула с новой силой…

Я понял, что Черта все же сошел с ума.

– И я выжил!

– Ты – призрак, – напомнил я.

– Не бывает привидений, – вернулся он к уверенному тону. – Жизнь либо есть, либо ее нет. Не бывает промежуточных состояний. Я жив.