Я хотела Олегу помочь выбраться из эмоциональной ямы. Я собиралась оградить подругу и ее семью от тяжелых разборок, где непременно пострадают дети. А все остальное — так. Лишь средства для достижения цели.
Нет ничего, что нельзя повернуть назад. Все можно. И я наивно в это верила.
— Ну, дочь, веди в дом, будем с зятем знакомиться. Ты ведь там вроде как на руку моей дочери претендуешь?
— Не вроде как, а точно.
Мне захотелось Змеева пристукнуть кирпичом по голове. Посильнее и побольнее. Кажется, его уверенность отцу понравилась еще больше.
Пришлось вести мужчин в дом, ставить чайник, собирать на стол не просто пряники, а и еду посерьезнее: папа наше «сладкое-шмадкое» не признавал. Ему кусок колбасы, мяса подавай, а не вот это все.
Змеев не дрогнул и тут. Метал бутерброды в себя так, будто сто лет не ел. Куда ему только лезло! Наминал и хвалил мамины соленые огурцы.
— В следующий раз я грибочки принесу, точно тебе понравится. С лучком, со сметанкой — язык проглотишь. Моя Танечка такие грибы закатывает, оторваться невозможно! А ну, дочь, дай зятю наших помидор!
И мне пришлось доставать трехлитровую банку, что благополучно стояла на балконе почти год, никому не мешала.
В то время, пока я металась и подносила огурцы-помидоры, резала холодное мясо, пилила колбасу кусками потолще, разделывала селедку, а хлеб мазала маслом пожирнее («И хлеб давай, дочь, ломтями по-деревенски! — покрикивал отец. — Мне ваши городские тонкости не надо, газеты будете потом читать!»), папа о чем-то беседовал с Олегом.
Уловить суть их беседы я не смогла. Но, выдув, как положено, три семьсотграммовые кружки чаю и подобрав все, что было на столе, отец наконец-то изрек:
— Вот что, Олег Никитович, — заявил он, вставая из-за стола. — До зятя тебе, сам понимаешь, еще далеко, но шанс отхватить нашу ягодку, у тебя есть. И смотри мне, — потряс он кулачищем перед Змеевским носом, — обидишь — из-под земли достану и ноги местами поменяю! А то и еще чего хуже!
Провалиться мне сквозь землю!
Я стояла на ватных ногах рядом со Змеевым и следила, как папа важно отчаливает, оставляя нас наедине.
Точно Олег ему по душе пришелся. Хрен бы он ушел сам и не уволок за собой «зятя».
Дверь щелкнула. Я привалилась плечом к стене.
— Устала? — спросил Олег и как-то по-доброму, нежно, погладил меня по щеке. Захотелось почему-то расплакаться и прижаться к его груди. Выплакать стыд и нервное потрясение.
Но ответить я ему не успела — в дверь позвонили. Коротко, резко, нетерпеливо. Видимо, папка все же решил, что промазал и не стоило нас со Змеевым оставлять наедине.
Олег тяжело вздохнул и пошел открывать. Чем я думала, спрашивается? Но в тот момент у меня не было ни сил, ни энергии бежать впереди паровоза и расставлять сигнальные флажки…
Я видела его уверенную загорелую руку, что нажала на дверную ручку.