Инцелы. Как девственники становятся террористами

Но было уже поздно. Три года раздумий о мести и тщательного планирования остались позади. Настало время действовать.

Я поеду домой к отцу и убью младшего брата, чтобы он не мог превзойти меня, а также мою мачеху Сумаю, поскольку она попытается мне помешать. Мой отец будет в командировке, так что с ним, к счастью, возиться не придется.

Убив в своей квартире трех студентов, Эллиот Роджер отправил свой «манифест» друзьям, психотерапевту и родителям. В «манифесте» он описывал, кто станет жертвой его расправы:

Я буду особенно тщательно целиться в красивых людей и влюбленные парочки.

Теперь бойня была в самом разгаре. Один за другим люди погибали от пуль или под колесами машины. Только когда трое полицейских открыли огонь, Эллиот Роджер потерял управление, врезался и вынужден был остановиться. После нескольких секунд тишины, по словам свидетеля, раздался один-единственный выстрел – Эллиот Роджер покончил с собой.

В его манифесте было и такое размышление:

Кто мог подумать, что моя жизнь сложится именно так? Эту войну начал не я, но я закончу ее, дав сдачи. Наконец-то я покажу миру свою истинную ценность.

Эллиот Роджер стал иконой для некоторых инцелов, воспевающих насилие, хотя многие раскритиковали его и отнеслись к его поступку с большим скепсисом. Одни сочли его слишком красивым для настоящего инцела, другие не одобрили его действия. Однако в сообществе весьма распространено понятие «включить ЭР» (going ER, сойти с катушек, как Эллиот Роджер), а совершенные им убийства вдохновили и других преступников.

3. Настоящий мужчина

В чем-то равноправие быть должно, а в чем-то нет. Это сбивает с толку.

Линн Хеед, сексолог, лицензированный психолог и психотерапевтка

Всю нашу историю идеал мужественности претерпевал трансформации: само это понятие меняло свое содержание в зависимости от эпохи.

Давид Чедер, доктор исторических наук из Стокгольмского университета, в своей диссертации выделяет четыре идеала мужественности, существовавших на протяжении одного только XIX века. В начале столетия от настоящего мужчины ожидалось, что он должен быть хорошим гражданином, трудиться ради общественного блага, не стремясь к личному обогащению. В романтический период 1820‑х годов во главе угла оказалась красота: популярная литература уделяла много внимания одежде, прическе, макияжу. В отличие от предыдущих эпох, искусство говорило больше об отношении мужчины к женщине, а не к Богу. В середине века, с началом индустриализации, образцом для подражания вновь стал работающий мужчина, а в приоритете было не служение обществу, а личное благо: в соответствии с американским идеалом, важно было быть человеком, который «сам себя сделал». К концу XIX века образец для подражания вновь изменился. Эталоном стал добропорядочный мужчина, ненавидящий двойные стандарты, выступающий за сексуальное воздержание до брака и верящий в семейные ценности, нежный, эмпатичный, внимательный к пожеланиям женщины.⁷

Сегодня мы снова вернулись в эпоху тщеславия. Мужчины тренируются в спортзале, делают себе пластические операции и как никогда прежде скупают косметические средства. Внешность играет большую, даже решающую роль. И, как становится ясно из моих интервью с экспертками, идеальному мужчине сейчас приходится соответствовать очень серьезным требованиям: он должен проявлять свои чувства – но не так, чтобы утратить мужественность, он должен брать отпуск по уходу за детьми и проводить время с семьей – но при этом сохранять хорошую работу и высокий заработок.

Однако есть и постоянные качества, на которых строится идеал мужественности, и они останутся таковыми, как бы ни менялись времена, – это самообладание и неуязвимость. У нас, мужчин, случаются моменты слабости, неуверенности в себе, даже беспомощности, но мы обычно умело маскируем их перед другими людьми. В этом отношении я и сам не являюсь никаким исключением.

Несколько лет назад я помогал на работе прибивать на стену плакаты в рамках, хотя это не входило в мои обязанности врача. На одной из рамок разбилось стекло, и острый, как игла, осколок вонзился в левый мизинец. Сразу стало ясно, что повреждено нечто важное: место между мизинцем и безымянным пальцем отнялось, будто под местным наркозом. Осколок перерезал нерв; позже страховая компания признала, что травма привела к «утрате трудоспособности на 10 %». Я взял такси и поехал в Южную больницу, по дороге проклиная свою неуклюжесть. Хирург, обследовавший меня, увидел в карточке, что я его коллега, и разговаривал со мной почти как с другом. К этому моменту меня раздражало всё: радушие врача, моя беспомощность в роли пациента, невозможность контролировать свое тело и жизнь. На вопросы хирурга я отвечал сурово и немногословно. Сердясь на самого себя, я срывал это на остальных.

– Когда я снова смогу заниматься спортом?

Врач посмотрел на меня с удивлением.

– Тебя ждет минимум шесть недель в гипсе.

Мне не хотелось превращаться в безымянного пациента-зануду, который бродит по зданию в больничной одежде, и его терпеть не могут медсестры – он мешает им выполнять их работу. Но именно так и произошло. Я стал почти невыносим. Меня попросили переодеться, но я отказался. Медсестра повторила свое требование:

– Вам нельзя лежать в своей одежде на операционном столе!