Последний дом на Никчемной улице

Я спрыгиваю вниз, аккуратно приземляюсь на все четыре лапы, и Господь направляет мой взор на строки, которые мне, по Его замыслу, надо увидеть.

Возлюбленные! Будем любить друг друга, потому что любовь от Бога, и всякий любящий рожден от Бога и знает Бога[1].

Справедливость этого высказывания повергает меня в трепет. Я люблю Теда, люблю мою кошечку, мой дом и мою жизнь. И считаю себя счастливой.

Если мне приходятся по душе те или иные строки – наподобие приведенных выше, – я стараюсь их запомнить. Но удерживать в голове целые фразы – дело непростое. Это примерно то же самое, что опрокинуть на твердый пол чашу с шариками. Они сразу же разбегаются во все стороны, в темноту.

В действительности книга лишь ориентир. Думаю, что к кошкам Бог относится иначе и предпочитает говорить с нами напрямик. Мы видим мир совсем не как теды.

Я устраиваюсь на диване в круге света и нарочно поворачиваюсь к упавшей Библии спинкой, тем самым давая Теду понять, что я здесь совершенно ни при чем. Завывание немного стихло.

Но почему меня все еще не отпускает тревожное чувство? В чем может быть проблема? Строки из Библии – лучше не бывает. Так или иначе, но в жизни есть один фокус: если происходящее тебе не нравится, ложись спать и не просыпайся, пока все не прекратится.

Тед

Все последнее время я думаю о том, что надо бы записать те или иные воспоминания о Мамочке. Так они не исчезнут, даже если меня не станет. Не хочу, чтобы ее забыли. Только вот выбрать из них какое-то конкретное не так-то просто. У большинства моих воспоминаний есть свои секреты, и для такой цели они попросту не подходят.

В голову приходит отличная мысль. А как насчет того дня у озера? В этой истории никаких секретов нет. Сначала я никак не могу отыскать ту штуковину для записи голоса, хотя уверен, что в последний раз видел ее на кухне. Наконец, устроив настоящую охоту, обнаруживаю ее за диваном в гостиной. Странно. Но, чтобы вы знали, так уж устроен мой мозг.

Итак, начнем. Вот откуда у меня впервые появилась любовь к птицам. Как-то летом мы отправились в поездку на озеро. Мне было шесть, воспоминаний о том времени у меня почти не сохранилось, но зато я помню свои ощущения.

В тот день Мамочка надела свое любимое темно-голубое платье. Оно трепетало на жарком ветру, со свистом влетавшем в комнату через треснувшее оконное стекло. Она высоко заколола волосы, однако из пучка выбивались непокорные прядки, метавшиеся по длинной белой шее. Папочка сидел за рулем, и его шляпа в ореоле света напоминала черный горный кряж. Я лежал на заднем сиденье, задрав наверх ноги, и наблюдал, как в вышине проплывало небо.

– А можно мне завести котенка? – спросил я, затянув привычную в последнее время песню.

Вероятно, понадеялся, что, если застать ее врасплох, она ответит иначе.

– Нет, Тедди, никаких животных в нашем доме не будет, – ответила она, – ты знаешь, как я отношусь к домашним питомцам. Держать в неволе живых существ просто жестоко.

Можно было сразу определить, что она нездешняя. Мамочкин голос по-прежнему хранил едва заметные следы родных краев ее отца. Куцые, урезанные «р». Но еще больше об этом свидетельствовала ее манера держаться. Она будто постоянно ждала удара в спину.

– Папочка, – произнес я.

– Слушайся мать.

Я скривился, будто хотел заплакать, но так, чтобы никто не видел. Не хочу быть надоедалой. Я провел по воздуху рукой, сделав вид, что ощущаю под пальцами шелковистый мех и крепкую головку с любознательными ушками. Сколько себя помню, мне всегда хотелось котенка. Но Мамочка неизменно отвечала отказом. (Помимо своей воли, я до сих пор терзаюсь вопросами: может, она знала что-то такое, чего не ведал я? Может – багровой полосой на горизонте – видела будущее?)

Когда мы подъехали ближе к озеру, в воздухе заструился запах глубокой воды.