Письма в пустоту

22
18
20
22
24
26
28
30

— Я так не думаю, но его все хвалили. Только вот после того, как он попал к Игнасио, ему было велено уйти из хора, и он никогда больше не пел. На людях конечно. Подробностей их интимной жизни не знаю.

— Да уж, не повезло.

— Тоже мне цаца. Выжил, не помер, прямо как таракан.

— Смотрю, Альентес тебя здорово задевает… — подметил Джордж.

— Бред! Просто мне не нравится, что ему приписывают кучу заслуг, только потому, что он воспитанник брата Игнасио. Альентес из себя ничего не представляет!!!

— Не буду спорить, — отстраненно отозвался Джордж, желания ввязываться в бессмысленный диспут у него, и, правда, не было.

— К тому же, — не унимался информатор, — Я не общался с Альентесом, он обитал затворником в северном крыле монастыря, т. е. в отдалении от жилых помещений остальных наставников. В северной стороне только архивы и склады…

— Погоди, я записывать не успеваю, — подколол американец.

— В смысле? Эй! Да ничего я тебе такого не сказал! Я сливаю информацию лишь по тем братьям, кто мне не нравится… Я свожу свои личные счеты!

— Загадка… И чем тебе так мышонок Альентес не угодил?

— Я уже говорил, его слишком превозносят. Хочу, чтобы Альентес завалил задание, тогда все увидят какое он ничтожество. Им уже никто не будет восхищаться!

Джордж брезгливо поморщился, его утомляла беспричинная злоба ренегата, даже больше, она его вводила из себя. Гленорвану хотелось поставить парня на место и объяснить раз и навсегда, что с товарищами по оружию, да и с людьми в целом, нельзя так поступать, тем более Альентеса предатель не знал, но легко судил о нем по косвенным признакам.

— Значит, он певец… Интересно, — Джордж перевел тему.

— Был, сейчас своим прокуренным голосом он и ноты одной не протянет!

— Ну и хорошо, решено! Опера, значит, опера. Пусть радуется.

Джордж задумчиво заулыбался.

— Чего? — не понял его собеседник.

— Ничего, будь здоров! — задорно произнес американец и сбросил звонок.

— Фух, — выдохнул Гленорван и тихо пробормотал, — Как рыбьего жира наелся!

Но упаднеческий настрой американца длился недолго, сменяясь обычной веселой иронией над окружающим, недостойным его величия, миром.