— Слушай, ты же сама их тогда и купила, — заметил ехидно Лин.
— Не купила, а выкупила. А заказал вот он, — Эри ткнула пальцем Пятому в лоб. — И теперь у нас в наличии гомеопатические дыни. Размером с чашку.
— Господи, да какие проблемы? — удивился Пятый. — Сорвем каждому по штучке, тоже мне, большое дело…
— Гениально, — одобрил Лин. — Так, я пошел. Саб, за пряниками не сходишь к Соне?
— Схожу, — кивнул Саб. — И батончиков тогда ещё.
— И не кури по дороге, — мирно посоветовал Лин. — Кури нормально за домом, как все. Кого ты хотел обмануть, не понимаю я.
Террасу за полгода обжили и приспособили под себя — ну еще бы, она за прошедшие месяцы стала всем практически родной. Пятый огляделся. Вот стул Саба, с подпиленными ножками и подбитый двумя дощечками, потому что стол Сабу, конечно, немного низковат, неудобно. Вот венское креслице, которое Эри нашла в сарае, и которое чинили все вместе, потому что Эри оно понравилось, но было абсолютно убитое, буквально рассыпалось в руках. Ничего, починили, получилось неплохо. Вот их с Лином стулья — на линовском стуле, конечно, болтается линовская куртка, вывернутая наизнанку, а на его собственном стуле не хватает одной нижней перекладины, потому что вывалилась после того, как неудачно задел ее ногой, когда сидел и работал с бумагами. Стол — клеенка в клеточку, и в каждой клеточке либо мельница, либо овечки, либо пастушка, либо пастушок. Купили в Ступино, в самую первую поездку; купили, потому что клеенка эта показалась какой-то наивно-уютной, по хорошему простоватой, да, собственно, так оно и было. Терраса вообще быстро стала очень уютной — и окна в сад, и лампа с тканевым абажуром, и разномастная мебель, и здоровенный фаянсовый чайник, украшенный аляповатыми пионами и розочками, и стеклянная сахарница, и чашки, старые, щербатые, зато большие, из таких пить чай одно удовольствие, и плетеная вазочка для печенья и пряников, пока что пустая, но вот придет Саб, и в вазочке появятся и пряники, и батончики, те самые, соевые, на развес, в красной обертке…
— Как жаль, — еле слышно произнес Пятый. Подошел к окну, выглянул — у крыльца Эри и Лин мыли дыни под уличным краном, который для полива. Всё правильно, дыни они сейчас положат на стол, на полотенце, захваченное из дома, и принесут на террасу уже чистыми. — Я не знал, что так бывает, — совсем беззвучно добавил он. — Не знал, что так бывает…
— …те моменты, что навели меня на определенные мысли, о которых я скажу дальше. Помните, когда мы только-только прилетели сюда, на вокзале нам просто так выдали деньги, которые у нас якобы украли? — Пятый обвел взглядом сидевших за столом. — Нас тогда этот момент сильно удивил, мы поняли, что поступок того человека выглядел мало что нелогичным, он был… абсурдным, даже более того, анормальным, с нашей точки зрения. Но мы тогда поговорили об этом, и забыли — а вспомнил я про этот момент только сейчас. Уже по прошествии времени, и после того, как мы с вами, что греха таить, основательно привыкли к тому, что видим, и в чем живём.
— Во задвигает, — восхищенно шепнул Лин Сабу на ухо. — Заслушаться можно.
— Помолчи, — попросил Саб. — Да, всё верно. Но какой вывод?
— Не вывод, а выводы, — поправил Пятый. — Их несколько. Первый — что-то изменило законы, причем по всему миру. Второй — что-то изменило местных. Третий, и главный — кто-то изменил несколько параметров, в корне поменявших социум.
— Даже так? — удивился Саб. Пятый кивнул.
— Даже так. И после этого мне стало любопытно, когда же произошло это изменение. Я начал штудировать законы, но не все подряд, а лишь те сегменты, которые представляли для меня интерес.
— И какие именно? — Эри поставила чашку, и вытащила из вазочки конфету.
— Их немало, но я могу выделить из того, что проверял, некоторые моменты. У любого социума есть общие пределы допустимого. Для всех рас. Для всех социальных групп. Например, пределы жестокости. Чаще всего речь идет об убийстве, геноциде, глобальных войнах, и прочих вещах, проговаривать которые я не хотел бы, всё и так и понятно. Есть вещи абсолютно неприемлемые — убийство ребенка, например. Пусть даже и непреднамеренное. Но сейчас я говорил про везде, а не про здесь. Потому что здесь всё иначе.
— Да? — Эри удивленно подняла брови. — То есть…
— То есть человек практически неприкосновенен, а предел жестокости — это убийство животного. Помните, мы наткнулись на этот момент, и удивились? Да, это есть. Во всех странах без исключения. Забой животных — существует, но он гуманный, с предварительным усыплением. Про это я вообще узнал совершенно случайно, в разговоре с Итом я упомянул про то, как бегает курица без головы, а потом… потом мне стало интересно, как же это делается здесь. Кур режут, разумеется. И не только их, мы же покупаем мясо, систематически. Но забоем занимается специальный человек, который обычно в деревне только один, и который знает способы, как убить курицу или овцу безболезненно. Выглядит, как полный бред, верно?
— Верно, — кивнул Лин. — Та же «Зорюшка». Ты помнишь, как надсмотрщики играли с нами в «Зарницу» на трёшке?
— Помню, — Пятый повернулся к нему. — И как тебе руку прострелили, и верхушку легкого, тоже помню. А ведь они пародировали детскую, точнее, подростковую игру, в которую играли где? В школе! Если здесь «Зорюшка» это поход с приключениями, то там — подготовка к убийству. Да, на войне, верно. Но всё же. Разница кардинальная. Саб, а дети, с которыми ты занимался?