– И что он тебе сказал?
– Ничего. Его ранило тем взрывом, и он ушел в лагерь с моими солдатами. По дороге он присел отдохнуть и умер.
– Ну и что? Бывает и не такое.
– Альберт! Это другой человек!
– В смысле – другой?
– Тот, что ходил с нами, был лет сорока пяти-пятидесяти и небрит. А тот, что лежит здесь, чисто выбрит и помолодел лет на двадцать.
– Пойдем, покажешь мне его.
Мы подошли к сарайчику, куда сложили всех убитых. Рауф указал мне на лежащего с краю мужчину:
– Вот этот.
– Куда он был ранен?
– В голову, слева. Осколок задел.
Я приподнял голову и смотал с нее окровавленный бинт. Если в эту голову и попадал осколок, то весил он не менее нескольких килограмм – висок был вмят внутрь сантиметров на пять.
– Его опознали?
– Да, охранники его знают.
Так кто же тогда провожал отряд Рауфа? Неужели это был тот самый человек, который устроил бойню в батальоне и потом хладнокровно преследовал нас по лесу всю ночь? Почему никто не видел его? Он ходил здесь, говорил с нашими солдатами, но где он сейчас? Каким же надо обладать хладнокровием и дьявольской расчетливостью, чтобы собственноручно подорвать мину (теперь я был в этом уверен), стоя в зоне ее поражения? Что же это вообще за человек? Он легко мог уйти еще тогда, когда нас тут не было. Но не ушел. Что-то держало его тут.
О своих выводах я доложил гауптману. Он выслушал меня, помолчал и дал приказ собирать солдат и грузить всех в машины – мы возвращаемся в казармы. Я не нашелся, что сказать, козырнул и вышел.
Уже по возвращении я обратился к оберст-лейтенанту. Он внимательно выслушал меня и положил на стол пачку бумаг.
– Прочитайте, лейтенант. Потом можете задавать вопросы.
Сначала я ничего не понимал, добросовестно читал рапорта, докладные записки и протоколы осмотра. Это же вообще не наш сектор, да и даже не прифронтовая полоса. Потом некоторые кусочки мозаики стали потихоньку вставать на место.
– Карабин, господин оберст-лейтенант?