Листик не сводила с меня глаз, по-старчески прищурившись, отчего вокруг глаз пролегла сетка морщин. Мы молчали, я не мог подобрать нужных слов.
Но Листик всегда была умной, куда умнее, чем я.
— Однажды ночью, после битвы под Тверью, мы сидели на срубленном лапнике. Мне было страшно, а он сказал мне, что…
— Что страшно всем, — кивнул я, продолжив. — Важно не давать страху принимать обличие. Можно бояться чего угодно, но когда мозг рисует твои страхи, ты начинаешь оступаться.
Выцветшие глаза подруги стали влажными, она всхлипнула, закрывая рот ладошкой.
— Лучше просить прощения… — начал я.
— Чем разрешения… — закончила она и разрыдалась. — Господи, это правда ты! Это правда ты, Тёмный…
Внучка непонимающе переводила взгляд с меня на бабушку и назад.
— Ты заставил мою ба плакать, кто ты вообще такой? — выдала она, просверлив меня парой красивейших глаз, таких, какие были когда-то у Листика.
— Она похожа на тебя, — с грустью произнёс я. — Такая же смелая, даже безрассудная в своей любви.
— Прямо как я в молодости, — женщина утёрла слёзы, подняв очки на лоб, и затем вернув их на место.
Подхожу ближе, присаживаюсь на корточки и обнимаю тянущуюся ко мне подругу. Мы застываем каменными изваяниями, на целую минуту, показавшуюся мигом.
— Листик, я скучал, — шепчу ей на ухо.
— И я скучала, Тёмный, и я… — ответила она.
— Кто-то может мне прояснить, что здесь происходит? — бессильно всплеснула руками девушка.
— Всё в порядке, Жанна, в полном порядке, — успокоила внучку Хризалида. — Сделай, пожалуйста, чаю.
Перечить Жанна не стала, пошла на кухню, откуда спустя минуту раздался звук закипающего чайника.
А уже через пять минут, мы сидели за столом с той самой кружевной скатертью, а внучка Хризалиды разливала нам ароматный чай по фарфоровым чашкам, одаривая меня изучающим взглядом.
Пригубив напиток, мы оба молча уставились в окно.
Жанна присела между нами, сложив руки на стол, и всё так же недоумённо наблюдала.