А Волков рассмотрел его повнимательнее: замызганная куртка, почти истлевшее исподнее, рубаха сто лет не стирана, стоптанные башмаки, дурацкая шапка. Волков явно не верил ему.
– Господин коннетабль, не то что я из судейских, – начал пояснять мужик, – я при палаче служил, но приказы мне всегда секретарь суда давал.
– Секретарь суда? А где этот суд?
– Да в Райсбурге, я оттуда.
– Далеко, – сказал солдат.
– Неблизко, – кивнул мужик.
– А чего ты из богатого Райсбурга в небогатое Рютте подался?
– Так я не в Рютте шел, я шел в Байренгоф.
– И не дошел?
– Почти дошел, так меня по дороге мужик обогнал на телеге. С бабой он был, муку вез. И тут вышли добрые люди при броне и оружии из леса. Мужика побили до беспамятства и бросили, а бабу, коня и телегу с хлебом забрали. То, видно, дезертиры были. А я решил судьбу не пытать и вернулся, пару дней у монастыря пожил, а потом в Рютте пошел. Думал, работу тут какую сыскать, три недели жил, нет, почти четыре, в трактире, поиздержался. Одиннадцать крейцеров трактирщику задолжал. А этот безбожник велел своим холопам меня обыскивать. Ну я им и дал пару раз, а они за стражниками побежали.
– Складно у тебя все получается, – произнес Волков. – Вот только как мне тебя проверить? Гонца, что ли, в Райсбург послать? Или, может, дезертиров опросить? Если удастся их поймать, конечно.
Мужик вздохнул, чувствовал, что дело его – дрянь, смотрел в землю.
– Ну, допустим, ты не врешь, – продолжал Волков. – А почему ты из богатого Райсбурга в Байренгоф собрался?
– Так наш старый судья помер, и бургомистр – крыса, городской совет подкупил, чтобы своего племянника на пост городского судьи пропихнуть. А тот приехал к нам в город со своими людьми, даже палачей своих привез. Нас всех на улицу пнули. Вот я к своему кузену в Байренгоф и подался. Может, там сгожусь.
– А звать-то тебя как?
– Ламме, господин.
– А имя?
– Вроде как Фрицем, маманя так звала в детстве.
– Вроде? Не помнишь, что ли?
– Так меня с детства Сычом звали, Фридрихом только поп да маманя.