Мистер Филлипс сидел в заднем углу класса, объясняя Присси Эндрюс задание по алгебре, а остальные ученики занимались чем кому нравилось: ели зеленые яблоки, шептались, рисовали картинки на своих грифельных дощечках, пускали вдоль прохода между партами сверчков в упряжке из ниток. Гилберт Блайт пытался заставить Аню Ширли взглянуть на него, но потерпел полную неудачу, поскольку Аня в тот момент совершенно забыла о самом существовании не только Гилберта Блайта, но и всех прочих учеников авонлейской школы, да и о самой авонлейской школе. Опершись подбородком на руки и устремив глаза на голубые отблески Озера Сверкающих Вод, которые хорошо было видно через западное окно, она была далеко, в великолепной стране грез, не слыша и не видя ничего, кроме своих собственных чудесных видений.
Гилберт Блайт не привык безуспешно стараться заставить какую-нибудь девочку взглянуть на него. Она
Гилберт перегнулся через проход, ухватил за конец одну из длинных рыжих кос Ани, потянул к себе и произнес пронзительным шепотом:
— Морковка! Морковка!
Только тогда Аня взглянула на него. Но как взглянула!
И не только взглянула. Она вскочила с места, все ее яркие мечты рухнули безвозвратно. Она метнула на Гилберта раздраженный взгляд, но гневный блеск ее глаз быстро угас в столь же гневных слезах.
— Ты гадкий, противный мальчишка! — воскликнула она страстно. — Как ты смеешь!
И потом — трах! — Аня с размаху опустила свою грифельную дощечку на голову Гилберта и расколола ее — дощечку, не голову — пополам.
Авонлейская школа всегда была рада любому происшествию. А эта сцена доставила всем особенное удовольствие. Все воскликнули: "О!" — с испугом и восхищением. Диана открыла рот и онемела. Руби Джиллис, которая всегда была склонна к истерике, заплакала. Томми Слоан упустил свою пару сверчков и застыл в изумлении, уставившись на эту сцену.
Мистер Филлипс прошествовал вдоль прохода и тяжело опустил руку на Анино плечо.
— Аня Ширли, что это значит? — спросил он гневно.
Аня не ответила. Это было уж слишком — требовать от нее признать перед всей школой, что ее назвали «морковкой». Гилберт решительно вмешался:
— Это я виноват, мистер Филлипс. Я дразнил ее.
Но мистер Филлипс не обратил внимания на Гилберта.
— Мне очень неприятно, что моя ученица выказала такой гнев и такую мстительность, — сказал он внушительным тоном, как будто даже простая принадлежность к числу его учеников должна была искоренить все дурные страсти в сердцах юных несовершенных смертных. — Аня, пойди и встань у классной доски. Будешь стоять там до конца занятий.
Аня предпочла бы, чтобы ее отхлестали бичом, чем подвергнуться такому наказанию, от которого ее чувствительный дух содрогался, словно под ударами бича. С побелевшим и застывшим лицом она повиновалась. Мистер Филлипс взял кусок мела и написал на доске над ее головой: "У Анюты Ширли очень плохой характер. Анюта Ширли должна научиться владеть собой". Затем он прочитал это вслух, чтобы даже самые маленькие ученики, которые умели читать только печатные буквы, могли понять, что написано.
Аня простояла остаток дня с этой надписью над головой. Она не плакала и не опустила головы. Гнев еще кипел в ее душе, и это поддерживало ее в страданиях унижения. С пылающими от гнева щеками, возмущенным взглядом одинаково встречала она и сочувственный взгляд Дианы, и полные негодования жесты Чарли Слоана, и злорадную улыбку Джози Пай. Что же до Гилберта Блайта, то она даже не взглянула на него. Она никогда больше на него не посмотрит! Она никогда не будет с ним разговаривать!!!
Когда занятия кончились, Аня вышла из школы, гордо подняв свою рыжую голову. Гилберт Блайт попытался перехватить ее на крыльце.
— Мне ужасно жаль, что я посмеялся над твоими волосами, Аня, — прошептал он с раскаянием. — Честное слово. Не обижайся на меня навсегда!
Аня прошла мимо торжественной поступью, исполненная презрения, даже не взглянув и не подав вида, что слышала эти слова.