Анин Дом Мечты

— Возможно… возможно, — согласился капитан Джим. — То же самое и я сказал ему тогда. Было гораздо удобнее думать так. Мне не нравилась сама мысль, что он видит подобные вещи, — от нее становилось по-настоящему жутко. «Нет, — говорит он. — Мне это не снилось. Но не будем больше говорить об этом. Ты уже не будешь мне таким другом, как прежде, если станешь много думать об этом». Я сказал ему, что ничто не может изменить моих дружеских чувств к нему. Но он только покачал головой и говорит: «Мне уже доводилось терять друзей из-за этого. И я их не виню. Бывают моменты, когда я испытываю сам к себе не столь уж дружеские чувства, и все по той же причине. В таком даре есть что-то от неземных сил — добрых или злых, кто скажет? А все мы, смертные, стараемся избегать слишком близкого знакомства и с Богом, и с дьяволом». Это его собственные слова. Я помню их, как если бы все происходило только вчера, хотя мне было и не совсем понятно, что он имеет в виду. Как вы полагаете, доктор, что он имел в виду?

— Сомневаюсь, что он сам это знал, — ворчливо отозвался доктор Дейв.

— Мне кажется, я понимаю, — прошептала Аня. Она слушала, как в детстве, с плотно сжатыми губами и сияющими глазами. Капитан Джим взглянул на нее с улыбкой восхищения, а затем продолжил свой рассказ.

— Ну, вскоре все в округе уже знали, что к учителю едет невеста, и все радовались, так как очень уважали его и ценили. И каждый интересовался его новым домом — вот этим домом. Джон выбрал это место для постройки, так как отсюда видна гавань и слышен рокот моря. Он сам разбил сад для своей невесты — только ломбардских тополей здесь тогда не было. Их посадила потом миссис Рассел. Зато в саду есть сдвоенный ряд розовых кустов, которые посадили там для невесты учителя маленькие девочки, ходившие тогда в здешнюю школу. Он говорил, что розовые розы — в честь ее ланит, белые — в честь ее чела, а красные — в честь уст. Он читал так много стихов, что потом у него вроде как вошло в привычку всегда говорить стихами… Почти каждый прислал ему какой-нибудь небольшой подарок, чтобы помочь обзавестись хозяйством. Когда Расселы поселились в этом доме, они были людьми зажиточными и, как видите, не скупились, обставляя его. Но самые первые вещи, которые появились в этом доме, были довольно простыми. Зато все они были сделаны с любовью. Женщины присылали лоскутные одеяла, скатерти и полотенца, один мужчина сделал комод, другой — стол и так далее. Даже старая слепая тетушка Маргарет Бойд сплела в подарок маленькую корзиночку из пахучей травы, что растет на дюнах. Жена учителя пользовалась этой корзиночкой много лет — хранила в ней носовые платки… И наконец все было готово — вплоть до поленьев в большом камине, которые оставалось только зажечь. Камин тогда был не такой, как теперь, хотя располагался на этом самом месте. Мисс Элизабет пришлось переделать его, когда лет пятнадцать назад она ремонтировала дом. А раньше здесь был большой старинный камин, в котором можно было зажарить быка на вертеле. Сколько раз сиживал я здесь и рассказывал свои истории — так же как в сегодняшний вечер.

И вновь последовало молчание: к капитану Джиму пришли на мимолетное свидание гости, невидимые для Ани и Гилберта, — те, кто сидел вместе с ним у этого камина в былые годы и чьи глаза сияли весельем и радостью новобрачных… Здесь в давно минувшие дни звенел беззаботный детский смех. Здесь собирались в зимние вечера добрые друзья. Здесь были танцы, музыка, шутки. Здесь мечтали юноши и девушки… Для капитана Джима маленький домик был населен зовущими тенями воспоминаний.

— Первого июля дом был готов. Учитель тогда начал считать дни… Мы часто видели, как он бродил по берегу, и говорили друг другу: «Совсем скоро она будет с ним». Ее ждали в середине июля, но она не приехала. Никто не тревожился. Корабли тогда нередко задерживались на несколько дней, а то и недель. «Принц Уильям» запаздывал на неделю… потом на две… потом на три. Тут уж мы начали бояться — и чем дальше, тем больше. Под конец мне было невыносимо тяжело смотреть в глаза Джона… Знаете, мистрис Блайт, — капитан Джим понизил голос, — мне тогда приходило в голову, что точь-в-точь такой взгляд был, должно быть, у его прапрабабки, когда ее жгли на костре. Он мало говорил в те дни, уроки вел точно во сне, а после занятий спешил на берег. Много ночей бродил он там с темноты до рассвета. Люди говорили, что он теряет рассудок. Никто уже ни на что не надеялся. «Принц Уильям» запаздывал на восемь недель. Была уже середина сентября, а невеста учителя все еще не приехала… и никогда не приедет — так мы думали. Потом разразилась ужасная буря, которая длилась три дня. В тот вечер, когда она улеглась, я пошел на берег и там увидел учителя — он стоял, скрестив руки на груди и прислонясь к высокой скале, и смотрел в море. Я заговорил с ним, но он не ответил. Его глаза, казалось, неотрывно смотрели на что-то, чего я не мог видеть, а лицо было окаменевшим, точно у мертвого. «Джон… Джон, — звал я… именно так, как испуганный ребенок. — Очнись, очнись». Странный, пугающий взгляд словно угас в его глазах. Он повернул голову и посмотрел на меня. Никогда не забуду его лицо — никогда, пока не уйду в свое последнее плавание! «Все в порядке, — сказал он. — Я видел, как „Принц Уильям“ огибает Восточный мыс. Она будет здесь к рассвету. Завтра вечером я буду сидеть с моей невестой у моего собственного очага…» Как вы думаете, он действительно видел его? — неожиданно спросил капитан.

— Бог весть, — сказал Гилберт мягко. — Может быть, глубокая любовь и глубокое страдание способны творить неведомые нам чудеса.

— Я уверена, что он видел корабль, — убежденно заявила Аня.

— Игра воображения, — отозвался доктор Дейв, но в его голосе не было обычной уверенности.

— А спросил я потому, — продолжил капитан торжественно, — что на рассвете следующего дня в гавань Четырех Ветров действительно вошел «Принц Уильям»! И все, кто только жил тогда в Глене и на берегу, вышли на старую пристань встречать его. Там же был и учитель. Он бодрствовал на берегу всю предыдущую ночь. Как мы приветствовали корабль, когда он плыл по каналу!

Глаза капитана Джима сияли. Они были устремлены на гавань Четырех Ветров, какой она была в тот день шестьдесят лет назад, и на потрепанный бурями старый корабль, плывущий к пристани в ярких лучах рассвета.

— И Персис Ли была на борту? — спросила Аня.

— Да… она и жена капитана. Это был ужасный рейс… буря за бурей… и все съестные припасы у них вышли… Но наконец они были на суше. Когда Персис Ли ступила на берег, Джон Селвин схватил ее в объятия… и люди перестали кричать «ура» и начали плакать. Я и сам плакал, хотя, заметьте, прошли годы, прежде чем я признался в этом. Не смешно ли, до чего мальчишки стыдятся слез?

— Персис Ли была красива? — спросила Аня.

— Мм… не знаю, была ли она красавицей в строгом смысле слова… я… просто… не знаю, — сказал капитан задумчиво. — Почему-то никогда не приходило в голову спросить себя, красива она или нет. Это просто не имело значения. Было в ней что-то такое милое и покоряющее, что вы не могли не полюбить ее, вот и все. Но смотреть на нее было приятно: большие, ясные карие глаза, копна глянцевитых темных волос и кожа, как у всех англичанок… Джон и Персис поженились в нашем доме в тот же вечер, в ранние сумерки при свете свечей. Все из ближних и дальних мест собрались, чтобы посмотреть на свадьбу, а потом мы, все вместе, привезли их сюда. Мистрис Селвин разожгла огонь в камине, и мы ушли и оставили их сидящих здесь точно так, как Джон видел это во время того своего транса. Странно… очень странно! Но я видел необыкновенно много странного за свою жизнь.

Капитан Джим с глубокомысленным видом покачал головой.

— Какая прекрасная история! — сказала Аня, чувствуя, что уж на этот раз ее потребность в романтичном удовлетворена полностью. — Как долго они жили здесь?

— Пятнадцать лет. Вскоре после того как они поженились, я, юный негодник, сбежал из дома и ушел в море. Но каждый раз, возвратившись из плавания, я — даже прежде чем зайти домой — держал курс сюда, чтобы рассказать мистрис Селвин все о своих странствиях. Пятнадцать счастливых лет! Они, эти двое, обладали чем-то вроде таланта быть счастливыми. Есть такие люди; может быть, вы замечали? Они не могли долго оставаться несчастными — неважно, что случилось. Они ссорились между собой раз или два, так как оба были людьми горячими. Но мистрис Селвин сказала мне однажды: «Я чувствовала себя ужасно, когда мы с Джоном поссорились, но в глубине сердца была очень счастлива — ведь у меня есть такой хороший муж, с которым я могу поссориться и помириться»… Потом они переехали в Шарлоттаун, а их дом купил Нед Рассел и привез сюда свою молодую жену. Это была веселая пара, сколько я их помню. Мисс Элизабет Рассел, сестра Неда, приехала и поселилась у них примерно год спустя, и она тоже была веселым созданием. Стены этого дома, должно быть, насквозь пропитаны смехом и весельем. Вы третья новобрачная, какую я встречаю в этом доме, мистрис Блайт… и самая красивая.

Капитан Джим ухитрился придать своему комплименту-подсолнуху изящество фиалки, и Аня сочла, что может с гордостью носить этот цветок. Она никогда не выглядела лучше, чем в этот вечер, с прелестным румянцем невесты на щеках и нежным светом любви в глазах. Даже немного грубоватый старый доктор Дейв бросил на нее одобрительный взгляд, а потом сказал своей жене, когда они вдвоем ехали домой, что рыжеволосую жену племянника, пожалуй, можно даже назвать красавицей.

— Я должен вернуться на маяк, — объявил капитан Джим. — Но этот вечер, проведенный с вами, доставил мне невероятное удовольствие.