Анин Дом Мечты

— Ты скоро приспособишься к новому положению вещей, Лесли. Ты молода — у тебя еще вся жизнь впереди. Тебя ждет еще много прекрасных, счастливых лет.

Возможно, что спустя какое-то время я буду в состоянии смотреть на все это именно так. Но сейчас я слишком утомлена и слишком равнодушна ко всему, чтобы думать о будущем. Я… я… Аня, мне одиноко. Мне не хватает Дика. Разве это не странно? Оказывается, я по-настоящему любила бедного Дика-Джорджа, мне следовало бы сказать — любила так, как любила бы беспомощного ребенка, который во всем зависит от меня. Я никогда не призналась бы в этом… я стыдилась своих чувств… стыдилась потому, что так сильно ненавидела и презирала Дика в дни нашей прежней совместной жизни. Когда мне сказали, что капитан Джим везет его домой, я ожидала, что мои ненависть и презрение сохранятся. Однако после его приезда у меня никогда не возникало подобных чувств. С того времени, как его привезли домой, в моем сердце была только жалость — жалость, мучившая и терзавшая меня. Тогда я видела причину этого в том, что после несчастного случая он так изменился и стал совсем беспомощным. Но теперь мне кажется, это произошло потому, что на самом деле передо мной был другой человек. Карло знал это, Аня… да, теперь я понимаю, что Карло знал это. Я всегда думала: как странно, что Карло не узнал Дика. Собаки, как правило, такие верные животные. Но Карло знал, что это не его хозяин, хотя никто из нас остальных ни о чем не догадывался… Понимаешь, я никогда раньше не видела Джорджа Мура, хотя теперь я припоминаю, как однажды Дик заметил вскользь, что в Новой Шотландии у него есть двоюродный брат, с которым они похожи как близнецы. Но это быстро улетучилось из моей памяти, да и в любом случае я никогда не подумала бы, что существование такого родственника может иметь какое-то значение. Мне и в голову не приходило сомневаться в том, что с Кубы привезли именно Дика. Любая перемена в нем казалась мне просто следствием случившегося с ним несчастья… Ах, тот апрельский вечер, когда Гилберт сказал мне, что, по его мнению, Дика можно вылечить, — мне никогда не удастся забыть его! Мне казалось, что когда-то меня бросили в ужасную клетку, где подвергали пытке, но затем дверь приоткрылась и я смогла выбраться наружу. Я все еще была прикована к ней цепью, но уже была не в ней. И в тот вечер я почувствовала, как чья-то безжалостная рука тянет меня обратно в клетку, чтобы подвергнуть пытке, даже еще более страшной, чем прежде. Я ни в чем не винила Гилберта. Я чувствовала, что он прав. И он был очень доброжелателен: он сказал, что если ввиду больших расходов и неуверенности в исходе лечения я приму решение не делать операцию, он ничуть не осудит меня. Но я знала, как мне следует поступить… знала и не могла на это решиться. Всю ночь я ходила взад и вперед по комнате как безумная, стараясь заставить себя взглянуть в лицо долгу… и не могла… думала, что не могу. И когда настало утро, я стиснула зубы и решила, что оставлю все, как есть. Безнравственное решение, я знаю. И если бы я до конца придерживалась его, это было бы самым справедливым наказанием мне за мою испорченность. Я держалась этого решения весь день. В тот вечер мне понадобилось сходить в деревню за покупками. Это был один из спокойных дней — Дик казался тихим и сонным, так что я не побоялась оставить его одного. Я немного задержалась, так что Дик соскучился обо мне — ему было одиноко. И когда я вернулась домой, он бросился мне навстречу, как ребенок, с такой довольной улыбкой. Почему-то, Аня, в ту же минуту я сдалась — этой улыбки на его бедном, бессмысленном лице я просто не могла вынести. Я чувствовала себя так, словно хочу отказать ребенку в возможности вырасти и развиться. Я знала, что должна дать ему шанс, и неважно, к каким последствиям это может привести. Тогда я пошла к Гилберту и сказала ему, что согласна. Аня, ты, должно быть, думала все эти недели до моего отъезда в Монреаль, что я полна враждебных чувств. Я совсем не хотела этого… но я не могла думать ни о чем, кроме того, что мне предстояло, и потому все вокруг казалось призрачным и нереальным.

— Я знаю… я понимаю, Лесли. Но теперь все позади: цепь разорвана и никакой клетки нет.

— Клетки нет, — повторила Лесли чуть рассеянно, перебирая тонкими смуглыми пальцами травинки возле клумбы. — Но… кажется, что нет и ничего другого. Ты… ты помнишь, что я говорила тебе о моем безрассудстве в тот вечер на песчаной косе? Я нахожу, что человек не может быстро покончить со своим безрассудством. Иногда я думаю, что есть люди, которые остаются безрассудными навсегда. А быть дурой — такого рода — почти так же тяжело, как быть… собакой на цепи.

— Ты почувствуешь себя совсем по-другому, когда усталость и растерянность пройдут, — сказала Аня. Зная нечто такое, что не было известно Лесли, она не считала необходимым тратить зря слова сочувствия.

Лесли положила свою прелестную золотистую головку на Анино колено.

— Так или иначе, а у меня есть ты, — сказала она. — Жизнь не может быть совсем пустой, если рядом такая подруга. Аня, погладь меня по головке… словно я маленькая девочка. Побудь немного «моей мамой»… и, пока мой упрямый язык немного развязался, позволь мне сказать тебе, что ты и твоя дружба значили для меня с того вечера, когда я впервые встретила тебя в бухте на скалистом берегу.

Глава 34

Корабль Мечты приходит в гавань

Однажды ветреным утром, когда над заливом высокой золотистой волной поднималась заря, один усталый аист, державший свой путь из Страны Вечерних Звезд, пролетел над песчаной косой гавани Четырех Ветров. Под крылом он заботливо держал сонное, не от мира сего, маленькое существо. Аист был очень утомлен и печально огляделся вокруг. Он знал, что находится где-то совсем близко от места назначения, но еще не видел его. Большой белый маяк на красном песчаниковом утесе имел свои достоинства, но ни один, хоть немного соображающий что чему аист не оставил бы там новенького, нежного, как бархат, ребеночка. Старый серый дом среди ив в цветущей долине у ручья с виду был более подходящим, но все же не совсем таким какой требовался в подобном случае. О стоящем чуть поодаль ярко-зеленом жилище явно не могло быть и речи. Затем аист оживился. Он увидел то, что искал, — маленький белый домик, уютно устроившийся на опушке густого, полного таинственных шорохов ельника, домик с выходящей из кухонной трубы веселой спиралью голубого дыма и выглядевший так, словно предназначался для младенцев. Аист вздохнул с облегчением и мягко опустился на конек крыши этого домика.

А полчаса спустя Гилберт, пробежав через переднюю, постучал в дверь комнаты для гостей. Ему ответил сонный голос, и в следующее мгновение из-за двери выглянуло бледное, испуганное лицо Мариллы.

— Марилла, Аня прислала меня сказать вам, что к нам прибыл некий молодой джентльмен. Он приехал налегке, почти без багажа, но явно намерен здесь остаться.

— Господи! — воскликнула Марилла растерянно. — Гилберт! Неужели ты хочешь сказать, что все уже позади? Почему меня не разбудили?

— Аня не позволила нам беспокоить вас, когда в том не было никакой необходимости. Сиделку вызвали лишь два часа назад. На этот раз не было никаких «подводных скал»…

— И… и… Гилберт… этот ребенок будет жить?

— Несомненно. Он весит десять фунтов и… да вы только послушайте его! С легкими у него все в порядке, не правда ли? Сиделка уверяет, что волосы у него будут рыжие. Аня разгневалась на нее за это, но я рад донельзя!

Это был чудеснейший день в маленьком домике.

— Осуществилась прекраснейшая мечта, — сказала Аня, бледная и сияющая от восторга. — О, Марилла, я едва осмеливаюсь поверить в это счастье, после того что пережила в тот ужасный июньский день в прошлом году. С тех самых пор у меня в душе была такая мучительная боль… но теперь она прошла.

— Этот ребенок займет место Джой, — сказала Марилла.

— О нет, нет, Марилла! Он не может… никто никогда не сможет сделать это. У него свое собственное место, у моего дорогого, крошечного мальчика! Но у малютки Джой есть и всегда будет свое место… Если бы она осталась жить, ей было бы сейчас больше года. Она уже ковыляла бы на крошечных ножках и лепетала первые слова. Я вижу ее перед собой так ясно, Марилла. О, теперь я знаю, что капитан Джим был прав, когда сказал, что Бог позаботится о том, чтобы моя малютка не оказалась чужой для меня, когда я снова найду ее за пределами земного бытия. Я поняла это за минувший год. День за днем, неделя за неделей следила я, как она растет, — и всегда буду следить. Я буду знать, как она развивается, год от году. И когда я снова встречусь с ней, я буду хорошо знать ее — она не будет для меня «прекрасной незнакомкой»… Ах, Марилла, вы только посмотрите на эти пальчики на его милых, дорогих ножках! Разве не странно, что они такие совершенные?