– Лана, твоя очередь идти за напитками, – говорит Катя, вручая мне пустую пластиковую бутылку.
– Когда ты успела?
– Это Морозов выдул.
– Пусть тогда он и идет.
– Лана, миленькая, не отвлекай, – отзывается Миша. – А-а-а! Нет! Пасуй!
Качаю головой, собираясь подняться, но Катя хватает меня за предплечье и тараторит как на духу:
– Только возьми малиновую без газа, а то от лимонада у меня живот сводит. Она точно есть в автоматах возле уборных.
– Хорошо, – обреченно киваю я. – Еще пожелания будут?
– Мне мармеладок, – говорит Женька.
– А мне бомбу, пожалуйста. Кину ее во вратаря гимназии, – недовольно бубнит Миша.
Спускаюсь по узкой лестнице между рядов и выхожу в коридор. Мужчина в синей форме и кепке смотрит на меня из-под нахмуренных бровей и едва заметно качает головой. Кажется, кто-то ненавидит детей или свою работу в целом. Шагаю по полукруглому проходу вдоль белых стен, на которых висят постеры футболистов городского клуба, и наконец-то нахожу автоматы с едой и напитками. Малиновая вода, мармеладки, а вот бомбы, к сожалению, нет. Прости, Морозов, сегодня повеселиться не получится. Забираю покупки из нижнего ящика, слух улавливает обрывки злобных фраз, доносящиеся из-за поворота.
– Мы вас сделаем, Ли. Хотя ты вряд ли сможешь разглядеть что-то даже из первого ряда, – говорит Дьяков.
– Конечно, не сможет, – смеется Яровой.
Прикрываю глаза, мысленно убеждая себя, что это не мое дело, но ноги словно к месту прирастают. Надменные и едкие голоса командующего и его приспешника звучат, как хихиканье гиен, а вот Елисея совсем не слышно.
– Ты такой спокойный, Ли, – выплевывает Дьяков. – Мамочка продолжает учить тебя хорошим манерам? Какая она молодец.
– Да где там молодец? – гогочет Яровой. – Легла под какого-то узкоглазого, а теперь вот мучается.
– Она тобой гордится, Ли? Каково это – быть матерью отброса, который терпит все и с готовностью подставляет лицо под удар?
– Так ударь, Андрюш, – отвечает Елисей таким тоном, что у меня руки покрываются мурашками.
– Не-е-ет, – ехидно тянет Дьяков. – Словами бить тебя куда веселее.
Звучат уродливые фразы о маме Елисея и о нем самом. Низкие, отвратительные, жуткие. Сжимаю бутылку в пальцах, пластик натужно хрустит, а на языке скапливается ядовитая горечь. Елисей ничего не отвечает, и я даже представить не могу, что он чувствует. Любой бы кинулся в драку, но не он. Принципы сильнее? Настолько?