— Разбираетесь в оружии, — не упустил возможности подмаслить Дин Гоуэр.
— Это ты верно говоришь, — расцвел старик и продолжал высоким и хриплым голосом с выразительной интонацией: — В свое время немало прошло через мои руки — стволов если не пятьдесят, то тридцать точно. И чешского производства, и ханьянские,[159] и русские пистолеты-пулеметы, и «томми»,[160] и девятизарядный винчестер… Это все длинноствольное. А из пистолетов — и немецкий маузер, и испанская полуавтоматическая «астра», японские восьмизарядники[161] и «куриные ноги»,[162] браунинги, кольты, этот тоже. — Он подбросил пистолет Дин Гоуэра в воздух и, вытянув руку, поймал на лету проворным и точным, совсем не по возрасту, движением. Голова, сплюснутая у висков, маленькие глазки, крючковатый нос, ни бровей, ни усов, ни бороды. Изрезанное морщинами, черное от загара лицо походило на ствол обгоревшего в печи дерева. — Девичья игрушка этот твой пистолет! — презрительно заявил он.
— Точность стрельбы у него ничего, — равнодушно проговорил следователь.
Старик снова осмотрел пистолет и авторитетно заявил:
— Метров с десяти еще куда ни шло, а свыше десяти — ни на что не годится.
— А вы, уважаемый, свое дело знаете.
Старик сунул пистолет Дин Гоуэра за пояс и хмыкнул.
— Почтенный Цю — старый революционер, — подал голос старик-продавец. — Он у нас в Цзюго приглядывает за мемориалом павших борцов.
— Неудивительно!
— А ты чем занимаешься? — спросил старый революционер.
— Я — следователь провинциальной прокуратуры.
— Документы предъяви.
— Украли их у меня.
— По мне, так ты беглый преступник!
— Похож, но это не так.
— А чем докажешь?
— Можешь позвонить секретарю вашего горкома, мэру, начальнику полиции, прокурору города и спросить, знают ли они следователя по особым поручениям по имени Дин Гоуэр.
— Следователя по особым поручениям? — хихикнул старый революционер. — Такого работничка, как ты, держат следователем по особым поручениям?
— Я пал от руки женщины, — произнес Дин Гоуэр.
Вообще-то он хотел сыронизировать над собой и никак не ожидал, что эти слова отзовутся резкой сердечной болью. Сам того не желая, он рухнул на колени перед продавцом клецок и стал окровавленными кулаками колотить по окровавленной голове, пронзительно вопя: