Было утро, 3 сентября 1904 года.
– Не оставь, богородица, сироту заботами своими! – женщина, чередуя мелкие поклоны с торопливым обмахиванием крестом, попятилась, потянула за собой худого мальчишку лет двенадцати-тринадцати. – Рот-то закрой, горе мое! Пошли, недосуг мне нынче!
У парадного подъезда солидного четырехэтажного здания на Тверской решительности у женщины поубавилось. Оглянувшись на сына, она тряхнула его ладошку:
– Здесь, что ли, Влас?
– Ага… Раньше газетная редакция в бывшем магазине Лукутина была, во-о-н туточки! А нонесь в новый дом переехали, и типография папенькина тоже, в первом ентаже. Слышь, мать, как машины-то крыльями своими железными хлопають?
– «Хлопають»! Стой ровно, рубашку оправлю!
Женщина придирчиво оглядела сына, потом себя. Тронула щепотками пальцев насборенную на талии старенькую бумазейную юбку. Обмахнула, словно от пыли, простенькую кофтенку с уже обтрепавшейся баской. Снова с опаской покосилась на высоченные двери, которые не успевали закрываться от постоянного потока входящих и выходящих людей. Поток был самый что ни есть разнокалиберный – приказчики, почтальоны с сумками через плечо и фуражках с кокардами, курьеры, прилично одетые господа в мягких шляпах и котелках. Вдоль тротуара выстроились длинной шеренгой извозчики, несколько ломовиков, щегольская коляска. Сбоку от крыльца швейцар, которого постоянный поток посетителей лишил необходимости открывать и закрывать двери, мирно беседовал с городовым – тот снисходительно слушал, приподнимаясь на носках блестящих сапог, изредка кивал, не забывая посверкивать на толпу острым надзирающим оком.
– Народу-то, народу! – вздохнула женщина. – Аж боязно! Не турнули бы нас с тобой, Власинька! Ну, пошли, благословясь…
В просторном вестибюле первого этажа было не менее людно и суетно, чем на улице. Посыльные и курьеры продирались сквозь толпу, сопровождая движение хриплыми возгласами «Виноват-с!», «Дорогу, дядя!», «Прощенья просим, сударь…». Вдоль стены по правую руку, до самой лестницы, тянулся высокий прилавок, отгороженный от посетителей деревянным барьером. За этой загородкой молодые люди конторского обличья, через одного в черных парусиновых фартуках и нарукавниках, сортировали выстроившихся вдоль барьера посетителей, принимали от них какие-то пакеты и конверты, выдавали квитанции, разъясняли, как пройти туда-то и туда-то.
Еще раз мелко перекрестившись, женщина решительно потащила мальчишку к барьеру, поправила накинутый на плечи платок с узелком на груди и через непродолжительное время добилась торопливого внимания со стороны одного из конторщиков. Тот мгновенно оценил непритязательную одежонку посетительницы:
– Тебе чего, матушка? Говори скорей, не видишь – бедлам тут у нас! Ну? За вспомоществованием, что ли?
– Ага, то исть, не за энтим, господин хороший, – зачастила она. – Муж мой, покойник, работал в типографии вашей, наборщиком. Курносов Никодим, слыхал, поди?
– Не слыхал, мать! – нервно помотал головой конторский. – В сытинской типографии одной, тутошней, больше тыщи таких курносовых. Ты дело говори! Жалование за мужа получать пришла? Пьющий он у тя?
– Како жалованье, Христос с тобой? С полгода как помер кормилец-то мой. Сыночка евойного хочу пристроить сюды посыльным, Власа. Совсем от рук отбился, цельными днями по крышам голубей гоняить… А так хоть копейку живую в дом понесет. Потому как и отец евойный тут пятнадцать годочков без малого отработал, в наборном цеху. Глядишь, и Влас мой ремеслу доброму выучится.
– Погоди, мать! Толком говори – в газетную редакцию тебе али в типографию? Если в типографию – тогда в первый этаж иди, налево, мастера спросишь. Если в «Русское слово», то в третий этаж, мать. Там присутствие редакционного заведывающего…
«Мать» что-то попыталась объяснить дополнительно, но конторский уже передвинулся к следующему посетителю. Делать было нечего, и женщина направилась к лестнице, под которой темнела широченная дверь с табличкой «Типография газеты “Русское слово”. Товарищество И. Д. Сытина». Сунулась было в дверь, но моментально оробела от грохота и лязга огромных черных машин. Машины со свистом крутили огромные бумажные рулоны, хлопали какими-то решетками.
– Па-а-сторони-и-ись! – рявкнули над ухом, и посетители едва успели отскочить в сторону, оберегая ноги от тяжеленного бумажного рулона, который катили по полу двое перепачканных черной краской парнишек.
В застекленном закутке у входа с заваленным бумагами конторским столом и распахнутым настежь шкапом, также доверху набитым разнокалиберными бумагами, никого не было. А другая такая же будочка виднелась аж в самом конце неширокого прохода между страшными машинами по одну сторону и железными верстаками с другой. У верстаков тоже кипела работа, доносились выкрики чумазых от типографской краски людей. Вдоль верстаков бегали мальчишки, держащие в руках длинные полосы бумаги. Такие же полосы держали и солидные господа в сюртуках, пристроившиеся у широких подоконников цеха – те не бегали, а, согнувшись, что-то черкали там карандашами.
– Воистину бедлам, – поджала губы женщина. – Пошли, сынок, в третий етаж! Может, хоть там поспокойней будет…
На этаже, целиком занимаемом газетной редакцией, и вправду было потише. В просторном вестибюле у входа, заставленном пустыми столами, диванами и стульями сидели и стояли небольшими группами и по одному с десяток приличных господ разного возраста. Они курили, спорили, оживленно переговаривались. У многих в руках были такие же странные бумажные исчерканные полосы. Вдоль всего этажа уходил в глубину широкий коридор с двумя рядами дверей по обе стороны, у некоторых из них стояли неподвижные фигуры сторожей в фуражках с кокардами. Такая же фигура, охранявшая начало коридора, двинулась наперерез женщине с мальчишкой, небрежно прикоснулась пальцем к козырьку фуражки.
ebooksa