— Так что о науках вам нечего сказать?!
— Нехорошо смеяться над пожилыми…
Иинуму не приглашали к разговору, его игнорировали. Ему не предложили сесть, он так и остался стоять. Глаза его смотрели на пруд. Было пасмурно, у острова собирались стаями утки, зелень росших на вершине сосен стыла на холоде, покрытый увядшей травой остров будто набросил соломенный плащ.
Когда Киёаки заговорил с ним, Иинума присел на маленький стул. Но Киёаки вряд ли это заметил. Скорее всего, он вел себя так, желая продемонстрировать Тадэсине свою власть. Эти новые для Киёаки движения души Иинума всячески приветствовал.
— Слушай, Иинума, тут Тадэсина болтала со служанками и случайно услышала…
— Ах, молодой господин, это… — Тадэсина преувеличенно замахала руками, останавливая Киёаки, но не успела.
— Говорят, что ты каждое утро ходишь в Храм не для молитвы, а совсем с другой целью.
— С другой целью? — У Иинумы застыло лицо, дрогнули кулаки, лежащие на коленях.
— Молодой господин, перестаньте…
Тадэсина откинулась на спинку стула, словно фарфоровая кукла. Всем своим видом она являла полную растерянность, но пронзительные глаза под тяжелыми складками век остро блеснули, и по подпираемым вставной челюстью губам разлилось никак не идущее им выражение удовольствия.
— Дорога в Храм идет позади Главного дома, поэтому ты, естественно, проходишь мимо окон служанок, ведь так? Каждое утро ты через окно переглядывался с Минэ, а позавчера наконец бросил ей любовную записку.
Иинума встал, не дослушав Киёаки. На побледневшем лице отразилась борьба чувств, которые он стремился подавить, мышцы лица словно заскрежетали.
Киёаки с удовольствием наблюдал, как обычно хмурое лицо Иинумы словно взорвалось неяркой вспышкой. Прекрасно зная, что тот страдает, Киёаки решил для себя, что это некрасивое лицо выражает счастье.
— Я сегодня же ухожу, — с этими словами Иинума поспешно встал, собираясь покинуть комнату. Киёаки поразила стремительность движений Тадэсины, которая вскочила, чтобы его удержать. У степенной женщины на мгновение мелькнули повадки хищника.
— Вам нельзя уходить. В каком я окажусь положении, если вы вдруг уйдете. Ведь если окажется, что я наябедничала и вынудила уволиться слугу из чужого дома, то и мне придется после сорока лет службы покинуть дом Аякуры. Пожалейте меня, надо спокойно подумать о последствиях. Вы меня понимаете?! Молодым трудно, очень уж вы откровенны. В этом ваше достоинство, ничего не скажешь.
Тадэсина, ухватив Иинума за рукав, доходчиво втолковывала ему это чуть брюзжащим стариковским тоном.
Подобное Тадэсина проделывала в своей жизни десятки раз и поднаторела в этом, в такие моменты она хорошо знала, что представляется самым нужным человеком в мире. Ее уверенность человека, невозмутимо поддерживающего изнутри порядок в этом мире, родилась из прекрасного знания источников всякого рода странных происшествий: вдруг во время важной церемонии распоролось прочное кимоно; пропал набросок поздравления, которого никак не могли забыть…
Для нее обычным было состояние не допустить, чтобы что-то случилось, и она отводила себе несоизмеримо важную роль в делах, требующих ловкого разрешения.
Для этой спокойной женщины в мире не существовало абсолютно устойчивых состояний. Ведь даже голубое, без облачка, небо неожиданно разрывает прочерк ласточкиного крыла.
В сущности, деятельность Тадэсины, все улаживавшей быстро и надежно, не вызывала возражений.