— Ну, вот твоя мать уж наверное как-нибудь тайком переспала с другим мужчиной, ведь жизнь-то длинная.
— Такого никак не может быть.
— Откуда тебе знать! Это могло быть и до твоего рождения. Спроси сестру или брата.
— Неправда… это неправда.
— А твой отец, у него, наверное, где-нибудь есть подружка.
— Такого никак не может быть.
— А где доказательства?
— Ужасно! Мне до сих пор никто не говорил таких отвратительных слов.
Разговор перерастал в перебранку, а этого я терпеть не могу. Уж лучше мрачно молчать.
Мы шли по дороге ниже бассейна в парке аттракционов, в окрестностях, как всегда, бурлила жадная до дешевых развлечений толпа. Здесь не было молодежи в стильной одежде, здесь толкались, что называется, провинциальные щеголи в готовой одежде и фабричных свитерах. Детишки подбирали на дороге пробки от пивных бутылок, матери их за это ругали.
— Почему ты такой злой, — Момоко сказала это со слезами в голосе.
Я не злой. Мне легко, когда я не прощаю другим самодовольства. Порой я морально чувствую себя зверем.
Мы тем временем шли куда ноги несут, повернули направо и оказались перед воротами парка позади того, что осталось от усадьбы Мито Мицукуни, нынешний парк получил свое название от прошлого. Я живу недалеко, но как-то до сих пор там не бывал. Парк был открыт до половины пятого. Объявление сообщало, что билеты продаются до четырех часов, на часах было без десяти четыре, но я все-таки повел Момоко в парк.
Солнце в небе двигалось в сторону парковых ворот. Жужжали какие-то мошки, еще оставшиеся к началу октября.
Мы разошлись с двигавшейся навстречу группой человек в двадцать — эти посетители уже уходили, дорога, по которой мы шли, опустела. Момоко хотела взять меня за руку, но я выставил забинтованный палец и отказался.
Зачем мы, сердясь друг на друга, словно влюбленные, пошли на закате осеннего дня в этот старый, тихий парк? В душе у меня был набросок того печального зрелища, которое мы собой являли. Чудесный пейзаж заставляет сердце трепетать, студит его или воспламеняет. Все это в избытке присутствовало у впечатлительной Момоко, но я хотел слышать бред ее сердца, хотел видеть пересохшие от страданий губы девушки, столкнувшейся с несправедливостью.
Мне нужен был безлюдный уголок, и мы спустились к еще не уснувшему водопаду. Небольшой водопадик наполовину высох, пруд, куда спадала вода, был мутным, но его поверхность постоянно менялась, потому что бесчисленные водомерки, скользя по воде, расписывали ее узорами, будто тянули нити. Мы сели у пруда на камень и стали наблюдать за насекомыми.
Чувствовалось, что мое молчание постепенно начинает пугать Момоко. При этом было очевидно, что ей никак не удается ухватить причину моего плохого настроения. Я в качестве эксперимента попытался воспользоваться чувствами, и было любопытно наблюдать, как другие стараются, но не могут этого постичь. Без чувств людей можно связать между собой любыми способами.
Поверхность пруда, а скорее болота, прикрывали протянувшиеся над ним ветви деревьев, сквозь ветви закатное солнце бросало на воду свои лучи и ярко освещало, будто обнажая непристойные мечты, кучи сухих листьев на дне мелкого болота.
— Посмотри-ка вон туда. Стоит упасть свету, и сразу видно, как там мелко, как грязно — так и наши души, — эти слова я произнес умышленно.