— Иди спать, — сказала она.
Она уже думала и поступала так, словно стала на много лет старше. Она чувствовала, что должна заботиться и о себе и о матери.
Следующие дни Дженни прожила как во сне. Все снова и снова она перебирала в памяти необычайные события того вечера. Не так уж трудно было рассказать матери, что сенатор опять говорил о свадьбе, что он хочет жениться на ней, когда вернется из Вашингтона, что он дал ей сто долларов и обещал дать еще, но совсем другое дело — то единственно важное, о чем она не могла заставить себя заговорить. Это было слишком свято. Обещанные деньги он прислал ей на другой же день с нарочным — четыреста долларов, которые он советовал положить на текущий счет в банк. Бывший сенатор сообщил, что он уже находится на пути в Вашингтон, но вернется или вызовет ее к себе. «Будь мужественна, — писал он. — Тебя ждут лучшие дни».
Брэндер уехал, и судьба Дженни поистине повисла на волоске. Но она сохранила еще всю наивность и простодушие юности; внешне она была совсем прежней, только появилась в ней какая-то мягкая задумчивость. Конечно, он вызовет ее к себе. Ей уже мерещились далекие края, удивительная, чудесная жизнь. У нее есть в банке немного денег, она никогда и не мечтала о таком богатстве, теперь она сможет помочь матери. Как всегда бывает с молодыми девушками, она все еще ждала только хорошего; иначе, быть может, ею скоро бы овладели тревожные предчувствия. Все ее существо, ее жизнь, будущее — все висело на волоске. Это могло кончиться и хорошо и плохо, но для такого неискушенного создания зло становится очевидным лишь тогда, когда оно уже свершилось.
Как можно среди такой неопределенности сохранить душевное спокойствие — это одно из чудес, разгадка которых в прирожденной доверчивости всякого юного существа. Не часто бывает, чтобы зрелый человек сохранил свои юношеские представления. И ведь чудо не в том, что кто-то их сохранил, а в том, что все их утрачивают. Обойди весь мир — что останется в нем, когда отойдут в прошлое нежность и наивность юности, на все смотрящей широко раскрытыми, изумленными глазами? Несколько зеленых побегов, что порою появляются в пустыне наших будничных интересов, несколько видений солнечного лета, мелькнувших перед взором охладелой души, краткие минуты досуга среди непрестанного тяжкого труда — все это приоткрывает перед усталым путником вселенную, которая всегда открыта молодой душе. Ни страха, ни корысти; просторы полей и озаренные светом холмы; утро, полдень, ночь; звезды, птичьи голоса, журчанье воды — все это дается в дар душе ребенка. Одни называют это поэзией, другие, черствые души, — пустой выдумкой. В дни юности все это было понятно и им, но чуткость юности исчезла — и они уже неспособны видеть.
Новые переживания Дженни проявлялись лишь в задумчивой грусти, сквозившей во всем, что бы она ни делала. Порою она удивлялась, что письма от Брэндера все нет, но тут же вспоминала, что он говорил о нескольких неделях, и потому полтора месяца, уже прошедшие со дня их разлуки, не казались такими долгими.
Тем временем достопочтенный экс-сенатор весело отправился на свидание с президентом, потом окунулся в приятную светскую жизнь, — и как раз собирался навестить своих друзей в Мэриленде, но тут легкая простуда вынудила его просидеть несколько дней взаперти. Он был раздосадован, что именно теперь ему пришлось слечь в постель, но вовсе не подозревал в своем недомоганий ничего серьезного. Потом врач обнаружил у него тяжелую форму брюшного тифа, некоторое время он был без сознания и очнулся сильно ослабевшим. Казалось, он выздоравливает, но ровно через полтора месяца после его разлуки с Дженни с ним случился внезапный паралич сердца, и все было кончено. Дженни оставалась в счастливом неведении, не подозревая о его болезни, и даже не видела напечатанного жирным шрифтом сообщения о его смерти, пока вечером Басс не принес домой газету.
— Смотри-ка, Дженни, — громко сказал он. — Брэндер умер!
Он протянул ей газету, на первой странице которой было напечатано:
Дженни, безмерно потрясенная, смотрела на эти строки.
— Умер? — воскликнула она.
— Ну да, видишь, напечатано, — сказал Басс тоном человека, принесшего чрезвычайно интересную новость. — Умер сегодня в десять утра.
Глава IX
Едва скрывая дрожь, Дженни взяла газету и вышла в соседнюю комнату. Она встала у окна и снова посмотрела на эти строки, вся оцепенев от невыразимого ужаса. «Он умер», — вот все, что она могла сейчас понять, а из соседней комнаты до нее доносился голос Басса, сообщавшего о случившемся отцу. «Да умер», — услышала она и снова попыталась представить себе, что же это значит для нее. Но рассудок отказывался ей служить.
Через минуту к ней подошла миссис Герхардт. Она слышала слова Басса и видела, как Дженни вышла из комнаты, но, помня столкновения с мужем из-за сенатора, побоялась обнаружить свои чувства. У нее никогда не возникло ни малейшего подозрения о том, что произошло между дочерью и сенатором, и сейчас ей просто хотелось посочувствовать Дженни в час крушения ее надежд.
— Как это печально, правда? — сказала она с искренним огорчением. — Надо же было, чтоб он умер как раз теперь, когда хотел столько сделать для тебя и для всех нас.
Она замолчала, ожидая ответа, но Дженни словно онемела.
— Не горюй, — продолжала миссис Герхардт, — тут уж ничем не поможешь. Он хотел многое сделать, но теперь не надо об этом думать. Все кончено, и ничего нельзя изменить, ты же сама понимаешь.
Она опять замолчала, а Дженни оставалась все такой же немой и неподвижной. Видя бесполезность уговоров, миссис Герхардт решила, что Дженни хочет побыть одна, и вышла из комнаты.