Она улыбнулась:
– Ко мне это не относится. У меня нет таких сил. Мне тяжелее. Я не умею утешаться мечтами, когда я одна. Я тогда просто одна, и все тут. Одиночество легче, когда не любишь.
Она все еще улыбалась, но я видел, что это была вымученная улыбка. – Пат, – сказал я. – Дружище!
– Давно я этого не слышала, – проговорила она, и ее глаза наполнились слезами.
Я спустился к Кестеру. Он уже выгрузил чемоданы. Нам отвели две смежные комнаты во флигеле.
– Смотри, – сказал я, показывая ему кривую температуры. – Так и скачет вверх и вниз.
Мы пошли по лестнице к флигелю. Снег скрипел под ногами.
– Сама по себе кривая еще ни о чем не говорит, – сказал Кестер. – Спроси завтра врача.
– И так понятно, – ответил я, скомкал листок и снова положил его в карман.
Мы умылись. Потом Кестер пришел ко мне в комнату. Он выглядел так, будто только что встал после сна.
– Одевайся, Робби.
– Да. – Я очнулся от своих раздумий и распаковал чемодан.
Мы пошли обратно в санаторий. «Карл» еще стоял перед подъездом. Кестер накрыл радиатор одеялом.
– Когда мы поедем обратно, Отто? – спросил я.
Он остановился:
– По-моему, мне нужно выехать завтра вечером или послезавтра утром. А ты ведь остаешься…
– Но как мне это сделать? – спросил я в отчаянии. – Моих денег хватит не более чем на десять дней, а за Пат оплачено только до пятнадцатого. Я должен вернуться, чтобы зарабатывать. Здесь им едва ли понадобится такой плохой пианист.
Кестер наклонился над радиатором «Карла» и поднял одеяло.
– Я достану тебе денег, – сказал он и выпрямился. – Так что можешь спокойно оставаться здесь.
– Отто, – сказал я, – ведь я знаю, сколько у тебя осталось от аукциона. Меньше трехсот марок.