– Чепуха, – возразил Грау. – Меня кормит сознание вины. Благоговение к памяти умерших это не что иное, как сознание вины перед ними. Люди стараются возместить то зло, которое они причинили покойникам при жизни. – Он медленно провел рукой по разгоряченному лицу. – Ты можешь себе представить, сколько раз мой трактирщик желал своей тетке, чтобы она подохла, – зато теперь он заказывает ее портрет в самых нежных красках и вешает его над диваном. Так ему больше по душе. Благоговение! Человек вспоминает о своих скудных запасах доброты обычно когда уже слишком поздно. И тогда он бывает очень растроган тем, каким благородным, оказывается, мог бы он быть, и считает себя добродетельным. Добродетель, доброта, благородство… – Он отмахнулся своей огромной ручищей. – Эти качества всегда предпочитаешь находить у других, чтобы их же водить за нос.
Ленц ухмыльнулся:
– Ты потрясаешь устои человеческого общества, Фердинанд.
– Устоями человеческого общества являются корыстолюбие, страх и продажность, – возразил Грау. – Человек зол, но он любит добро… когда его творят другие. – Он протянул свою рюмку Ленцу: – Так-то, а теперь налей мне и не болтай весь вечер, дай и другим слово вымолвить.
Я перелез через диван, чтобы пробраться к Кестеру. Мне внезапно пришла в голову новая мысль:
– Отто, сделай мне одолжение. Завтра вечером мне нужен кадилляк.
Браумюллер оторвался от пристального изучения едва одетой креольской танцовщицы.
– А разве ты уже научился разворачиваться? – поинтересовался он. – Я все думал, что ты умеешь ездить только по прямой, и то когда кто-нибудь другой держит баранку вместо тебя.
– Уж ты помолчи, Тео, – возразил я. – Шестого числа на гонках мы тебя разделаем под орех.
Браумюллер захлебнулся от хохота.
– Ну, так как же, Отто? – спросил я напряженно.
– Машина не застрахована, Робби, – сказал Кестер.
– Я буду ползти, как улитка, и гудеть, как сельский автобус. И всего лишь несколько километров по городу.
Отто прищурился так, что глаза его стали маленькими щелочками, и улыбнулся:
– Ладно, Робби, я не возражаю.
– Что же это, машина понадобилась тебе, вероятно, к твоему новому галстуку? – спросил подошедший Ленц.
– Заткнись, – ответил я и отодвинул его в сторону.
Но он не отставал.
– А ну, покажись-ка, деточка! – он ощупал шелковую ткань галстука. – Великолепно. Наш ребенок становится записным пижоном. Похоже, что ты собираешься на смотрины невесты.
– Сегодня ты, фокусник-трансформатор, меня не разозлишь, – сказал я.