Все же из предосторожности я поставил кадилляк за углом, в самом темном месте.
Мы не посидели и десяти минут, как у стойки появилась соломенная шевелюра Ленца. «Проклятье, – подумал я, – дождался! Лучше бы это произошло через несколько недель».
Казалось, что Готтфрид намерен тут же уйти. Я уже считал себя спасенным, но вдруг заметил, что Валентин показывает ему на меня. Поделом мне – в наказанье за вранье. Лицо Готтфрида, когда он увидел нас, могло бы послужить великолепным образцом мимики для наблюдательного киноактера. Глаза его выпучились, как желтки яичницы-глазуньи, и я боялся, что у него отвалится нижняя челюсть. Жаль, что в баре не было режиссера. Бьюсь об заклад, он немедленно предложил бы Ленцу ангажемент. Его можно было бы, например, использовать в фильме, где перед матросом, потерпевшим кораблекрушение, внезапно из пучины всплывает морской змей.
Готтфрид быстро овладел собой. Я бросил на него взгляд, умоляя исчезнуть. Он ответил мне подленькой усмешкой, оправил пиджак и подошел к нам.
Я знал, что мне предстоит, и, не теряя времени, перешел в наступление. – Ты уже проводил фройляйи Бомблат домой? – спросил я, чтобы сразу нейтрализовать его.
– Да, – ответил он, не моргнув глазом и не выдав ничем, что до этой секунды ничего не знал о существовании фройляйн Бомблат. – Она шлет тебе привет и просит, чтобы ты позвонил ей завтра утром пораньше.
Это был неплохой контрудар. Я кивнул:
– Ладно, позвоню. Надеюсь, она все-таки купит машину.
Ленц опять открыл было рот, но я ударил его по ноге и посмотрел так выразительно, что он, усмехнувшись, осекся.
Мы выпили несколько рюмок. Боясь захмелеть и сболтнуть что-нибудь лишнее, я пил только коктейли Сайдкар с большими кусками лимона.
Готтфрид был в отличном настроении.
– Только что заходил к тебе, – сказал он. – Думал, пройдемся вместе. Потом зашел в луна-парк. Там устроили великолепную новую карусель и американские горки. Давайте поедем туда! – Он посмотрел на Патрицию.
– Едем немедленно! – воскликнула она. – Люблю карусели больше всего на свете!
– Поедем, – сказал я. Мне хотелось уйти из бара. На свежем воздухе все должно было стать проще.
Шарманщики – передовые форпосты луна-парка. Меланхолические нежные звуки. На потертых бархатных накидках шарманок можно увидеть попугая или маленькую озябшую обезьянку в красной суконной курточке. Резкие выкрики торговцев. Они продают состав для склеивания фарфора, алмазы для резания стекла, турецкий мед, воздушные шары и материи для костюмов. Холодный синий свет и острый запах карбидных ламп. Гадалки, астрологи, ларьки с пряниками, качели-лодочки, павильоны с аттракционами. И, наконец, оглушительная музыка, пестрота и блеск – освещенные, как дворец, вертящиеся башни карусели.
– Вперед, ребята! – С растрепавшимися на ветру волосами Ленц ринулся к американским горкам, – здесь был самый большой оркестр. Из позолоченных ниш, по шесть из каждой, выходили фанфаристы. Размахивая фанфарами, прижатыми к губам, они оглушали воздух пронзительными звуками, поворачивались во все стороны и исчезали. Это было грандиозно.
Мы уселись в большую гондолу с головою лебедя и понеслись вверх и вниз. Мир искрился и скользил, он наклонялся и проваливался в черный туннель, сквозь который мы мчались под барабанный бой, чтобы тут же вынырнуть наверх, где нас встречали звуки фанфар и блеск огней.
– Дальше! – Готтфрид устремился к «летающей карусели» с дирижаблями и самолетами. Мы забрались в цеппелин и сделали три круга.
Чуть задыхаясь, мы снова очутились на земле.
– А теперь на чертово колесо! – заявил Ленц.