Он молча смотрит на меня.
— А помнишь, Кат, как мы гуся реквизировали? И как ты меня спас во время той передряги? Я тогда еще был молоденьким новобранцем, и меня в первый раз ранило. Я еще тогда плакал, Кат, а ведь с тех пор уже три года прошло.
Кат кивает головой.
При мысли, что я останусь один, во мне поднимается страх. Когда Ката увезут в лазарет, у меня здесь больше не останется друзей.
— Кат, нам обязательно нужно будет встретиться, если до твоего возвращения и в самом деле заключат мир.
— А ты думаешь, что с этой вот ногой меня еще признают годным? — спрашивает он с горечью.
— Ты ее не спеша подлечишь. Ведь сустав цел. Может, все еще уладится.
— Дай мне еще сигарету, — говорит он.
— Может быть, после войны мы с тобой вместе займемся каким-нибудь делом.
Мне так грустно, — я не могу себе представить, что Кат, Кат, мой друг Кат, с его покатыми плечами и мягкими редкими усиками, Кат, которого я знаю так, как не знаю никого другого, Кат, с которым я прошел все эти годы... Я не могу себе представить, что мне, быть может, не суждено больше увидеться с ним.
— Дай мне твой домашний адрес, Кат, на всякий случай. А вот тебе мой, я тебе сейчас запишу его.
Я засовываю бумажку с адресом в свой нагрудный карман. Каким одиноким я себя чувствую уже сейчас, хотя он еще сидит рядом со мной! Не прострелить ли мне ступню, чтобы не расставаться с ним, поскорей, пока мы одни?
Вдруг у Ката что‑то булькает в горле и лицо у него становится желто-зеленым.
— Пойдем дальше, — через силу говорит он.
Я вскакиваю, горя желанием помочь ему, поднимаю его на спину и бегу, как бегают на большие дистанции, — неторопливо и размеренно, чтобы не слишком растревожить ему ногу.
Глотка у меня пересохла, перед глазами пляшут красные и черные круги, но я все бегу, спотыкаясь, стиснув зубы, превозмогая усталость, и наконец добираюсь до медицинского пункта. Колени подгибаются, но еще хватает сил свалиться так, чтобы Кат упал на здоровую ногу. Через несколько минут я медленно поднимаюсь с земли. Ноги и руки дрожат частой дрожью, и я с трудом нахожу свою фляжку, чтобы отхлебнуть чаю. При этом у меня трясутся губы. Но я улыбаюсь, — теперь Кат в безопасности.
Через некоторое время начинаю различать чьи‑то голоса. Путаные обрывки фраз застревают у меня в ушах.
— Ты напрасно так старался, — говорит мне санитар.
Я смотрю на него и ничего не понимаю.
Он показывает на Ката: