Это уже походило на чистейший маразм.
— Так по-твоему, я захотел тебя вые*ать, потому что решил подставить перед отцом? И ты все это время тщательно шифровалась, как будто он и вправду ни о чем не догадывается?
— Именно. Догадывается. И ждет, когда схватит нас на горячем. А может ты и сам это все специально сейчас провоцируешь? Поскольку иного объяснения твоим выходкам я не нахожу.
— РЕАЛЬНО? Я провоцирую? — я даже не заметил в какой из моментов мы перешли с очень громкой тональности повышенных голосов на очень громкие крики. По ходу, я и без того уже ничего не замечал и не понимал. Видел только перед собой перекошенное от возмущенной обиды лицо Стрекозы, ее далеко не фальшивое ко мне отношение (как к какому-то безмозглому придурку) и понимал, насколько она сейчас от меня далеко. Даже когда еще неделю назад в этой самой квартире она смотрела на меня, как на стопроцентное порождение ада и бездушного монстра, даже тогда я не ощущал между нами столь чудовищно огромной пропасти. А сегодня и сейчас…
— Что-то ты до его прихода сюда так раньше не осторожничала, да и в ресторане совершенно не сопротивлялась. Может уже объяснишь, с какого перепугу ты вдруг так резко начала меня сторониться? Что он тебе наговорил? И что ты мне все эти дни не договаривала? А может просто передумала? Решила все переиграть и перейти на сторону сильнейшего? А сегодня провернула еще одно очередное из своих коронных прощаний, какими привыкла одаривать всех своих бывших хахалей?
Я уже готов был поверить во что угодно, даже допустить мысль, что отец ей пригрозил открытым текстом. А, если вспомнить, каким впечатляющим даром внушения обладал Стрельников-старший, последняя версия может оказаться единственно верной и логически объяснимой. Но вот чего я никак не мог понять, так это ее резко изменившегося ко мне отношения. Одно дело, просто сторониться меня из обострившегося чувства самосохранения (и не только своего) и совсем другое — смотреть мне в лицо, как на какого-то убийцу маленьких детей.
— Да как у тебя вообще хватило наглости припереться сюда и выговаривать все эти мерзости прямо мне в глаза? Лучше бы я сразу тебя там послала, как ты того и заслуживаешь. Долбанный самовлюбленный эгоист. Не всех еще из моего агентства перетрахал? Так почему бы тебе не пойти и не устроить разборки с Луневой и с сотней других перепорченных тобою девок? Списка, наверное, хватит на несколько жизней.
Это точно уже ни что не похоже. У меня и без того, казалось, вот-вот должна была лопнуть голова, так еще и Альке приспичило резануть по сердцу задрожавшим и надломившимся голосом от подступивших к ее глазам слез. И эта, бл*дь, непонятно откуда взявшаяся в ее интонации и во взгляде обвиняющая меня во всех смертных грехах непомерная обида.
— Так вот оно что. Тебе вдруг приспичило меня приревновать ко всем моим бывшим подружкам? И всего-то? Оказывается, собака решила порыться в моих прошлых грешках и каким-то боком прицепить их к настоящему? Ничего умнее придумать не смогла? — я снова сделал на нее почти крадущийся шаг, на самом деле сдерживая себя изнутри едва не до трясучки во всем теле. Мне не стоило ровным счетом ничего сократить между нами эти дурацкие два метра, чтобы наконец-то схватить ее и…
И что? Придушить, впечатать в ближайшую стенку? Разорвать в клочья?.. Или зацеловать до полусмерти?
В этот раз она даже не шелохнулась, оставшись стоять на прежнем месте где-то в паре шагах от арочного проема. И я лишь сейчас заметил, что мы уже находились в гостиной, частично освещенной временными лампочками из прихожей. Алька до моего появления, видимо, только и успела, что накидку с себя снять, да разуться (поскольку уж очень резко сократилась в росте после ресторана). Ее, кстати, тоже сейчас трясло и далеко не слабо, вдобавок к едва сдерживаемым в глазах слезам и сжатым в кулачки ладошкам. Казалось, она и сама разрывалась от внутреннего соблазна наброситься на меня взбесившейся кошкой или, как минимум, залепить мне пару пощечин.
— Убирайся отсюда, пока я сама не вызвала полицию или… или не позвонила твоему отцу…
А вот это было зря. Столь запрещенного приема я мог ожидать от кого угодно, но только не от моей Стрекозы.
— Да бога ради, звони. А хочешь, я сам его сейчас, наберу? Пора уже, вашу бл*дь, покончить с этим фарсом. Уверен, он где-то шастает тут рядом на подхвате. Только и ждет подходящего момента. Или вы уже обо всем договорились заранее? Почему ты ничего мне не говоришь об этом? Что он тебе про меня натрепал, раз уже готов предоставить в любое время дня и ночи свою самую надежнейшую от меня защиту? Хотя, знаешь… Ты права. К черту это дерьмо. Если ты ему поверила прямо с ходу, не посчитав нужным узнать что-то от меня… Видимо, тебе просто нужна была эта зацепка, лишь бы меня наконец-то бортануть без какого-либо зазрения совести. Довольно удобно строить из себя невинную жертву в белых перчаточках, а во всем остальном обвинять неугодных тебе любовников.
— Так это я сюда приперлась посреди ночи и начала разборки на пустом месте только потому, что обиженному мальчику не ответили на его идиотские смс-очки? Вали уже, раз такой расклад тебя вполне устраивает. Видимо, тебе его только и не доставало для полного счастья, чтобы уйти от всего чистеньким и безупречным…
Естественно, я развернулся и, почти не разбирая пути, на всех парах понесся в сторону выхода из квартиры. Ибо, если я тут задержусь еще на две-три минуты, то точно за себя не ручаюсь. Меня и без того колотило так, что в пору было сумасшедшую джигу отплясывать. Наверное, поэтому и промахнулся с первого раза, когда хотел схватиться трясущимися руками за дверную ручку и замок. А потом по сердцу резануло надрывным всхлипом Альки, хоть и сильно приглушенным (наверное, зажала рот или лицо ладонями), но таким болезненным, будто это ей только что без анестезии разломили несколько ребер. Мне уж точно, поскольку ослеп я в те мгновения едва не до полной потери сознания, будто зашкаливающим разрядом высоковольтного тока по позвоночнику и через сердечную мышцу прогнали.
Очнулся я уже в двух шагах от проема гостиной, напрочь перед этим забыв, как сделал резкий разворот и, не чувствуя под собой ни пола, ни ног рванул в обратном направлении. Только и успел разглядеть тебя сгорбленную, дрожащую, обхватившую лицо растопыренными и скрюченными пальчиками, словно парализованными беспощадным параличом и, конечно же, вздрагивающую от сильных внутренних спазмов прорвавшегося на волю беззвучного рыдания. Даже услышала мое приближение не сразу. А когда все-таки подняла голову и опустила руки, было уже слишком поздно. Я налетел на тебя в один сумасшедший рывок, жестко схватив за предплечья и, почти не соображая, что творю, толкнул к ближайшей стене, едва не со всей дури припечатав к поверхности красивого текстурного рисунка золотисто-бежевых обоев.
Ты только и успела за эти безумные доли секунды испуганно вскрикнуть, на резком выдохе, будто тебя ударили в этот момент в живот, и уставиться выпученными от непомерного ужаса глазенками в склоненное над тобой лицо бешеного Стрельникова-младшего.
Да уж, представляю, какое оно у меня сейчас было. Хоть картину маслом пиши. Зато, боюсь, ты и представить не могла, что творилось внутри меня и насколько это сумасшествие было оторвано от привычных нам понятий и вещей, не имея ни единого визуального аналога для подходящего сравнения. Даже выражение моего взбешенного лица не могло передать и сотой доли того, что со мной происходило в эти самые мгновения. Узнай ты, или увидь меня настоящего, наверное, точно бы поседела в один присест.
— НАБИТАЯ ДУРА. ЧТО ОН ТЕБЕ НАГОВОРИЛ? Что, бл*дь? — казалось, я уже и сам был на грани. Одно неверное слово или действие и попросту сдохну. Я даже орал тебе в глаза, мало что понимая из всего того, чего хочу этим безумием добиться и что с тобой сделать. А сделать, судя по зудящим и трясущимся ненормальным тремором рукам, хотелось очень многое.