Мы с мальчиком нежно приникли друг к другу, бельгийцы стали свистеть и улюлюкать и запели во всю глотку.
Судно тяжело перевалилось с боку на бок, и мы попадали с коек, цепляясь за все и матерясь, и попытались танцевать на полу. Мальчик наигрывал на губной гармонике, остальные хлопали в ладоши и притопывали.
Это была песня про «une blonde,[7] у которой что-то там было „profonde“».[8] Мы пели, разумеется, изображая все в лицах, и я подражал словам и гримасам мальчика, едва понимая, что произношу, и трясясь от смеха. Песня «Il у avait une blonde»[9] состояла из быстрого обмена репликами:
— C"était comme ça?
— Deux fois ça, mon vieux.
— Quoi! Plus grande encore? Pas possible.
— Cherche-la-alors, ta blonde. Tout le monde va passer dedans.[10]
Раздался новый взрыв смеха, когда судно опять накренилось и мы, потеряв равновесие, беспомощно покатились в угол.
Джейк толкнул дверь, и от порыва ветра закачалась лампа, пока он, высунувшись наружу, смотрел, что там творится.
Было ясно, что море разбушевалось еще сильнее — в этот момент палубу окатило водой, которая ворвалась через открытую дверь в кубрик.
— Закрой ее, чертов дурак! — сказал я Джейку. — Ты хочешь нас утопить?
Одного взгляда было довольно, чтобы увидеть, что туман теперь стал частью темной ночи, ужасной и окутавшей все, — из-за него мы не могли даже различить мостик. В одно мгновение мы протрезвели, смех замер на губах, а губная гармоника внезапно умолкла на середине ноты. И тогда со стороны мостика зазвонил колокол, и мы услышали, как кричит помощник капитана. Один из тех, кто был на вахте, покачиваясь, направился к нам — с клеенчатого плаща струились потоки воды, голова была опущена, он отчаянно боролся с ветром. Мы вышли на палубу в чем были. Я держался рядом с Джейком, кто-то следовал за мной, натягивая сапог и что-то бормоча себе под нос, и я увидел, как два человека с белыми испуганными глазами переглянулись.
Теперь «Романи» барахталась в воде, как черепаха. Снова зазвонил колокол, и судно нырнуло, словно у него не осталось сил и оно должно было отдаться на волю волн.
Теперь мы почти не продвигались, скорость была минимальная. Мы стояли на палубе, глядя друг на друга в сумерках, ожидая приказа или хоть какого-то знака. Люди взволнованно перекликались, каждый предлагал, что нужно сделать, и никто не слышал никого, кроме себя. Откуда-то издалека доносились хриплые крики помощника капитана. Я взглянул на Джейка, стоявшего рядом. Он притих, как будто ушел в себя, и я никогда еще не видел его таким спокойным. Потом он повернулся ко мне со знакомой улыбкой, от которой всегда становилось легче и казалось, что нет ничего страшного.
— Если начнется паника, — сказал он, — с тобой все будет в порядке, не так ли? — Он говорил спокойно, без тени страха, и я знал, что там, где он, можно ничего не бояться.
— Да, — ответил я, — со мной все будет хорошо.
Мы стояли в ожидании, напряженно вглядываясь в туман и темноту, вертя головами, прислушиваясь — все время прислушиваясь.
Мне казалось, что прошло много часов и ничего не менялось, ничего не происходило — даже ничего ужасного, это хоть как-то отвлекло бы нас; мы продолжали ждать, а корабль поднимался и падал на огромных волнах, и тихий дождик лил в лицо.
Я недоумевал, отчего это прерывистый, ужасный ритм губной гармоники все вертится и звучит у меня в мозгу, причиняя боль и мешая полностью осознать, что может случиться. Я вспомнил, как трамп «Романи» стоял у причала в Стокгольме, а еще — высокий кран, огни и грохот угля, сыпавшегося в трюм.
Я увидел, как мы с Джейком бежим прочь от кафе, где на полу лежит человек с ножом в спине, и к этой ужасной картине почему-то добавился бельгийский мальчик, державший у рта губную гармонику и выводивший заунывную мелодию.
ebooksa