Я это вскоре пойму… вернее, пропущу через собственную шкуру, подобно девяти кругам чистилища и стольким же уровням преисподней. А может их окажется в разы больше. Просто однажды я собьюсь со счета или банально устану их считать. Я и тогда не особо соображала, на каком уже находилась круге. То ли втором, то ли третьем?
Но та ночь была, как это ни печально, по-своему особенной. Моя надежда цвела и пахла во мне буйным цветом, наполняя каждую клеточку тела и такой до смешного наивной души сладким самообманом вперемешку с пережитой эйфорией… Я так и повторяла про себя, как заведенная: "Все будет хорошо. Все обязательно будет хорошо." — пока смотрела в бархатной темноте гостиничной спальни как рядом спит непробудным сном младенца тот, кто меня купил. Я уже тогда знала, насколько он был особенным и по-своему совершенным. Это к нему была применительна на все сто фраза "Таких уже не делают", и его я должна была исключить самого первого из списка будущих кандидатов на покупку моего тела. Но в том и заключается вся горечь правды нашей гребаной жизни. Как правило, выбирают за нас и не всегда об этом предупреждая. Это как играть в шахматы с завязанными глазами и прикованными к креслу руками. Вы пробовали? Я тоже, вроде как, нет. А, оказывается, мы уже давно в этой игре…
ЧАСТЬ вторая. Белые начинают и?..
ГЛАВА восьмая
Сны — это хорошо. В какой-то степени, даже прекрасно. Во-первых, там редко когда что-то болит, во-вторых, из-за нестабильности сюжетов и постоянной смены картинок, твои эмоции находятся едва не в одном и том же подвешенном (даже, скорее, нейтральном) состоянии. Там ты волнуешься только от случая к случаю. В большей степени, являешься самым обычным зрителем, лишь изредка и без особого напряжения принимая личное участие. Поэтому я и люблю сны. Они чем-то схожи с беспамятством. Голова отдыхает, все проблемы, как одна, мгновенно улетучиваются, а переживаемые когда-то чувства проваливаются очень глубоко в подсознательную бездну. Единственный, самый большой недостаток у снов — то что они слишком быстротечны. Вроде только-только коснулся головой подушки, закрыл глаза, пробежался по первому уровню чумовой ролевки и… Тебя уже вырывают из сладких объятий Морфея либо противным писком ультразвукового будильника, либо не менее надоедливым рингтоном сотового, который ты, как всегда, забыл по пьяни отключить или хотя бы перевести в режим вибрации. В любом случае — добро пожаловать в гребаную реальность.
Не знаю, как другие, но я по утрам чувствую себя полным кретином. Особенно когда приходится хватать спросонья телефон и, не глядя на высвеченный на дисплее номер звонившего, что-то бормотать заплетающимся языком в микрофон радикально черной трубки.
— Ирилстрлников-вас-ниматльно-сушает. — иногда я реально не узнаю собственного голоса, но только в том случае, если он вообще как-то проявляется с первого раза. По обыкновению, приходится прочищать горло перед тем, как выдавить из себя хоть одно разборчивое слово.
— Кирилл? — чуть удивленный (или, скорее, не совсем уверенный) мужской баритон на том конце связи кажется каким-то смутно знакомым и, в отличие от моего, очень даже связанным и разборчивым.
— Он самый, — я наконец-то выкашливаю из горла сухую "пробку" и окончательно продираю глаза, пока еще оглядываясь по сторонам мало что соображающим взглядом. — Чем могу быть полезен?
— Это Константин Мережин из сыскного агентства "Сокол" вас беспокоит. — за что я люблю бывших военных, так это за такие вот исключительные мелочи. Всего одной фразой способны напомнить тебе, кто есть кто и даже частично вернуть твой рассудок в мир живых и здравомыслящих. — Вы просили меня вчера позвонить вам в это время и заодно сообщить информацию о местонахождении вашего отца, если удастся таковую получить.
Так бы слушал его и слушал, если бы не обязательный черед моего ответного выхода. По крайней мере, за это время я хотя бы успел определиться в пространстве, как и вспомнить, кто такой Мережин, и почему я просил именно его позвонить мне в… Ну да, ну да. В восемь часов утра. И это в воскресенье, когда я по привычке отсыпаюсь как минимум до двух часов дня. Так… Воскресенье. Мы же должны лететь через три часа в Куршавель.
Вот тогда-то я и прихожу в себя окончательно, вскакивая с постели, как ошпаренный. С добрым утром, солнце красное.
— Да, конечно. Спасибо за то, что позвонили так вовремя. Надеюсь, про отца что-нибудь узнали?
Иначе придется звонить в ФСБ. А у меня и так времени в обрез.
— Вы были правы. Стрельников-старший та еще иголка в стоге сена. Пришлось подключать старые связи даже в Сочи. Хорошо, что иголка он большая и на редкость видная. И обнаружить сумели, и проследить-зафиксировать всю траекторию его перемещений.
— Так он где сейчас? Только не говорите, что все еще в Сочи. — как-то данный момент я почему-то упустил из виду. Вот чуяла моя задница, надо было лететь вчера туда, а не просиживать яйца в "Дубае", заливая свое чисто мужское горе двадцатилетним Ехтра от Реми Мартина. Если он остался на ночь там, то это полная жопа. Прилетит сюда, скорее всего, где-то к обеду, что тоже еще не факт.
— Он там пробыл до шести вечера или где-то около того. Потом сразу же отправился в аэропорт, откуда на чартерном рейсе вернулся домой.
Я с несказанным облегчением закрыл глаза и даже плюхнулся на спину обратно в сугробы постельного белья.
Какой же он сукин сын. Просто не передать словами. А ведь я периодически названивал ему все то время, не забывая проверять инфу у матери.
— И вы даже знаете, где он сейчас?